В первый вечер, когда я ужинал в становище текуэксе, в похлебке плавали кусочки нежного белого мяса, легко отделявшегося от тонких косточек, не походивших на кости ящериц, кроликов или любых других существ, которых я видел в пустыне. Это побудило меня задать вопрос:

— Скажи, а что за мясо мы едим?

В ответ мой новый знакомый буркнул:

— Детеныш.

— Чей?

— Детеныш, — повторил Мясо, — подходящая еда для суровых времен, — но, увидев по моим глазам, что я его не понял, пояснил: — Порой мы покидаем пустыню, чтобы напасть на деревню отоми и, кроме всего прочего, прихватываем с собой их детей. А если нашим кочующим племенам случается столкнуться, то побежденным приходится бежать. А детям ведь не поспеть за взрослыми, вот они и попадают к нам в плен. А что проку от таких пленников? Поэтому детенышей потрошат и вялят на солнце или коптят над костром, после чего мясо, не портясь, хранится очень долго. Вдобавок весят такие детеныши мало, так что любая из наших женщин может легко таскать на веревке у пояса три-четыре штуки. А когда, как это вышло сегодня, Обсидиановая Бабочка не посылает нам свежей дичи, их варят и едят.

По вашим лицам, почтенные писцы, видно, что вы находите эту практику достойной порицания. Но я должен признаться, что научился есть почти все, что можно съесть, практически уподобившись в этом чичимекам, ибо во время путешествия по пустыне не знал более властных законов, чем голод и жажда. Однако, оставаясь тем не менее все-таки человеком цивилизованным, я так и не набрался решимости отведать кое-что из того, что с удовольствием поедали дикари.

Я сопровождал Мясо и его соплеменников до тех пор, пока их путь лежал более или менее на север, то есть в том направлении, куда нужно было и мне самому. Потом, когда текуэксе решили повернуть к востоку, Мясо любезно предложил проводить меня к лагерю другого племени — тцакатеков, где познакомил меня со своим товарищем по многим набегам, которого звали Зелень. Пока тцакатеки кочевали на север, я двигался вместе с ними, а когда наши пути разошлись, Зелень в свою очередь свел меня со своим другом по имени Пир, из племени хуаштеков. Таким образом меня передавали от одной бродячей шайки чичимеков к другой. Я побывал среди тобоко, иритила, марими и не только повидал пустыню во все времена года, но и познакомился с некоторыми очень неприятными обычаями тамошних жителей.

Приведу пример. В конце лета и в начале осени различные растущие в пустыне кактусы приносят свои плоды. Я уже упоминал гигантские кактусы куинаметин, которые напоминают огромных зеленых людей со множеством поднятых рук. На таких кактусах созревают плоды под названием питаайа, считающиеся весьма вкусными и питательными, но, как мне кажется, во многом их ценят так высоко из-за трудностей, связанных с добычей. Ни один человек не в состоянии взобраться на усеянный колючками куинаметин, и сбить плоды можно только с помощью длинных шестов или швыряя в них камнями.

Питаайа является любимым лакомством жителей пустыни, столь любимым, что они едят его дважды!

Все чичимеки жадно поглощают красноватые шары целиком, с мякотью, соком и черными семенами, а потом ждут того, что эти люди называют йник оме пицкуитлть, или «второй урожай». Попросту говоря, желудки едоков переваривают фрукты, но семена не перевариваются и выходят с испражнениями. Облегчившись, человек пальцами прощупывает собственный кал, извлекает оттуда похожие на орехи семена и поедает их снова, но теперь уже не глотая целиком, а жуя и смакуя. Более того, если чичимеки в этот сезон находят где-нибудь в пустыне кучку экскрементов, оставленных другим человеком, животным или, скажем, стервятником, то и она также внимательно просматривается в поисках вожделенных семян.

У этих людей есть, на мой взгляд, еще более отвратительный обычай, но для того, чтобы его описать, сперва необходимо кое-что разъяснить. К тому времени, когда мои скитания по пустыне продолжались уже почти год и наступила весна (в ту пору меня привечало племя иритила), выяснилось, что Тлалок все-таки не забывает своими милостями и пустыню. Он одаряет ее дождем, который идет дней двадцать подряд, причем порой бывает так силен, что давно пересохшие овраги пустыни превращаются в бушующие пенистые потоки. Но ниспосланная милость Тлалока непродолжительна, и по завершении месяца дождей вода быстро всасывается в пески. Лишь на эти примерно двадцать недолгих дней пустыня расцветает, на кактусах и обычно сухих, пожухлых кустах распускаются яркие цветы. Кроме того, только в это время в тех местах, где почва остается насквозь влажной, на поверхности появляется растение, какого я больше нигде не видел. Гриб под названием чичиманакатль, имеющий тонкую ножку и кроваво-красную, испещренную белыми бородавками шляпку.

Женщины иритила живо собирали эти грибы, но, что показалось мне странным, я ни разу не видел, чтобы их ели или добавляли к другой пище. Другая странность заключалась в том, что в эту весеннюю пору вождь племени переставал мочиться, как все мужчины, на землю: все это время одна из его жен ходила за мужем с особой глиняной плошкой, подставляя ее каждый раз, когда вождь выражал желание облегчиться. И наконец, меня удивило еще вот что: весь влажный сезон то одни, то другие мужчины иритила оказывались настолько пьяны, что не могли ни охотиться, ни собирать плоды. При этом мне трудно было понять, где они могут раздобыть или из чего изготовить хмельной напиток. Прошло некоторое время, прежде чем я установил связь между этими тремя загадочными обстоятельствами.

На самом деле никакой особой тайны здесь не было. Привилегия есть грибы, которые вызывали своего рода опьянение, очень похожее на действие кактуса пейотль и сопровождавшееся восхитительными видениями, принадлежала вождю племени. Однако поедание и даже переваривание чичима-накатля лишь слегка ослабляло его опьяняющую силу, ибо магическое вещество, в котором эта сила и заключалась, не задерживалось в человеческом теле и покидало его вместе с мочой. Находясь в состоянии счастливой отрешенности, вождь часто мочился в свою плошку, а его моча являлась почти столь же сильным дурманом, как и грибы.

Первая полная плошка пускалась по кругу среди мудрецов и колдунов: каждый из них жадно прикладывался к «напитку» и уже очень скоро валялся на земле, блаженно пуская слюни. Вторая порция предназначалась самым близким друзьям вождя, следующая — лучшим воинам и так далее. По прошествии нескольких дней очередь доходила до людей ничем не примечательных, а потом до стариков и, наконец, даже до женщин. В конечном счете всем иритила выпадало счастье ненадолго забыть о своем трудном, безрадостном существовании. Отхлебнуть из плошки они радушно предлагали даже мне, чужаку, но когда я почтительно отказался от этого угощения, никто, похоже, не оскорбился и не огорчился.

Несмотря на все вышеизложенное, справедливости ради хочу сказать, что чичимеков нельзя назвать вконец опустившимся народом. Например, со временем мне удалось понять, что если они грязны, покрыты коростой и кишат паразитами, то вовсе не потому, что им это нравится. Семнадцать месяцев в году каждую добытую каплю воды, которая не уходит на немедленное утоление жажды, они берегут — вдруг завтра в пределах досягаемости не окажется даже захудалого кактуса, а такое случается сплошь и рядом. Целых семнадцать месяцев вся влага потребляется лишь внутрь, и использовать ее для омовений было бы безумным, преступным расточительством. Ранняя весна с ее быстро проходящими дождями — это единственное время, когда житель пустыни может позволить себе роскошь купания. Когда такая возможность появилась, все иритила, точно так же как и я, использовали ее, чтобы отмыться дочиста. А отмывшись от грязи, чичимеки выглядели ничуть не хуже представителей цивилизованных народов.