операции. Ни разу в жизни такого не бывало, чтобы я ходила со стойкой для капельниц двое суток, днём и ночью. А на второй день вдобавок к этому счастью мне дали прибор для измерения суточного давления, закрепив его на вторую руку, и ещё попросили собирать суточную мочу в ведро. Находиться со всеми этими причиндалами в туалете было тем ещё удовольствием, но я не жаловалась.

Пребывание в роддоме оказалось для меня полезным по крайней мере в эмоциональном плане — я обнаружила, что существуют женщины, у которых проблем ещё больше, чем у меня. Именно во время беременности больше, не до неё, конечно, тут меня редко кто может переплюнуть. Однако теперь я со своей умеренной преэклампсией и ещё парочкой диагнозов была не самой сложной пациенткой — спасибо Ирине Сергеевне и Игорю Евгеньевичу, вытянули на своём горбу мою долгожданную беременность. Не перечесть, сколько раз я молилась за них обоих, когда смотрела на других женщин.

Минимум дважды в день мне делали ктг, и когда я видела график сердцебиения своей девочки, то сразу успокаивалась. Сердечко у неё билось отлично. Ещё и по этой причине я не слишком хотела выписываться: жила бы в роддоме до самых родов, если бы мне разрешили.

Но были и плохие новости — уже перед самой выпиской мне поставили задержку развития плода — моя девочка по весу не дотягивала до 36 недели. Как мне сказали, такое бывает при преэклампсии, ребёнок не дополучает питание и почти перестаёт расти. Таким образом, стало окончательно понятно, что до 40 недели я точно не доношу. Но продержаться ещё парочку шанс был.

— Дело не только в весе, ещё и в развитии внутренних органов, — говорила Наталья Вячеславовна, когда я зашла к ней в родовое отделение, чтобы показать свою выписку. — Поэтому лучше носить как можно дольше. Следите за давлением, ктг постарайтесь делать пару раз в неделю хотя бы. Если почувствуете себя хуже — звоните.

Давление… моя боль. Стоило чуть-чуть пройтись — и оно тут же подскакивало несмотря на таблетки. В результате я, вернувшись домой, почти всё время просто лежала в кровати, а Павел… делал всё остальное. И кажется, если бы мог, он бы даже до туалета на руках меня носил, но увы — я была уже слишком тяжёлой.

Я замечала, что он тревожится за меня, по-настоящему беспокоится, следит за тем, чтобы я постоянно измеряла давление, нормально ела и спала. Однако при этом Павел словно горел энтузиазмом, он был воодушевлён, хотя улыбался редко. Но глаза его были удивительно тёплыми, и бывший муж согревал меня одним своим взглядом. Иногда мне хотелось спросить: «Разве ты не понимаешь, что этот ребёнок — не твой?», но я молчала. И не только потому что не желала волноваться, совсем нет. Теперь мне уже казалось, что Павел не заслуживает подобного вопроса в свой адрес.

Я провела дома около недели, но потом вновь загремела в больницу по той же причине: давление. Павел в тот день был на работе, поэтому я была вынуждена ходить по квартире не только в туалет, и вот… доходилась. К вечеру давление вновь подскочило, и я, отзвонившись Наталье Вячеславовне, вызвала скорую. Павлу написала в мессенджер, и он тут же ответил, что сейчас приедет, но на этот раз не успел и в роддом меня увезли без него.

Павел

Дома без Динь было неуютно. Да, Павел давно и искренне считал её квартиру своим домом, несмотря на то, что пока не имел на это права. Но ни в каком другом месте, даже в квартире матери, он не чувствовал себя так комфортно и спокойно, как там. Хотя дело было, разумеется, не в самой квартире, а в присутствии Динь рядом.

Но сейчас жены не было, и Павел скучал по ней до боли. И Кнопа скучала, через каждые пару часов заходила в маленькую комнату, смотрела на кровать и начинала поскуливать. Павел гладил её по голове и успокаивал, обещая, что хозяйка скоро вернётся.

— В отличие от меня, она ни за что не бросила бы тебя, Кноп, — говорил он тихо и серьёзно, ощущая, как в груди что-то нервно сжимается от волнения. Ведь чем больше проходило времени, тем ближе становился день, когда Павлу всё-таки придётся объяснять случившееся три года назад.

Жена писала из роддома постоянно, рассказывая и о своём состоянии, и просто о том, что происходило рядом — о врачах, соседках по палате, разговорах в коридоре. Спрашивала, как у него дела. Непринуждённо, свободно… как раньше. Павел отвечал, искренне считая, что Динь переписывается не только с ним, пока ему не написала Алиса. Вот тогда и оказалось, что жена никому не сообщила о своей госпитализации, даже ближайшей подруге — знал только он. И Алиса, и ещё несколько девчонок из числа бывших коллег или однокурсниц Динь, узнав от него, что она лежит на сохранении и её лучше не трогать, стали периодически писать ему, интересоваться, как дела и не нужна ли какая-то помощь. И Павел с удивлением понял, что не только Алиса хочет, чтобы Динь его простила и приняла, но и все остальные — тоже. Он не спрашивал, почему так, да и подруги жены ничего не говорили, но это стало понятно по дружелюбной манере общения. Вряд ли с ним стали бы любезничать, если бы относились плохо.

Павлу было любопытно, откуда растут ноги, и он решил спросить об этом у Алисы. И получил исчерпывающий и обезоруживающий в своей искренности ответ:

«Слушай, ты Динку почти девять месяцев обхаживаешь, как Золушка трудишься — и собаку выгуливаешь, и квартиру драишь, и готовишь еду, и по магазинам шманаешься. Подробности твоего похода налево никто не знает, но девчонки уже не сомневаются, что тебя надо брать назад. Это чисто прагматичный взгляд на вещи — Динке одной будет тяжело, а ты ей помогаешь. Поэтому все надеются, что она забудет прошлые обиды».

Слова Алисы были и приятны, и неприятны одновременно. Да, он действительно старался делать всё, но… не для того, чтобы получить от Динь прощение вкупе с «прагматичным взглядом на вещи». Он просто хотел, чтобы она родила здорового ребёнка, желал облегчить ей жизнь. Прощение — это хорошо, однако… Павел отчаянно хотел, чтобы Динь не просто простила и позволила быть рядом, а чтобы она поняла его. Только настоящее понимание даёт возможность отпустить обиду и двигаться дальше… вместе.

Наверное, он хочет слишком многого. Но Павел, каждый день отвечая на сообщения Динь в