Идя по тропинке, Грейс наслаждалась птичьим пением и сиянием моря на утреннем солнце. Она думала, что ей понадобится целый час, чтобы добраться до коттеджа Ораса и миссис Орас, боялась, что и того больше, но на самом деле туда было лишь двадцать минут ходьбы. Езда на машине искажает представление о расстоянии.

Прошло некоторое время, прежде чем шторы наверху отдернулись. Вскоре появился Орас в бежевом халате.

— В чем дело, мисс? Кто-то заболел, или случилось что-нибудь непредвиденное?

— Простите, что беспокою вас в столь ранний час. Ничего страшного. Но я была бы очень вам признательна, если бы вы отвезли меня на станцию. — Грейс, не глядя ему в глаза, показала деньги.

— Что ж, хорошо. Подождите минутку. Не пройдете ли в дом, мисс? Что ж, как угодно. Подождите здесь, я мигом спущусь.

Где-то неподалеку кукарекал петушок. Лаяла собака. Грейс села на порог, рядом с чемоданом, и стала ждать, пока ее отвезут на станцию. Там она сядет в дребезжащий ранний медленный пригородный поезд, идущий в Лондон. Сидя одна в вагоне, она увидит сложенный экземпляр вчерашней «Таймс», на первой странице которой будет красоваться фотография моноплана, садящегося на освещенный прожекторами аэродром, и погрузится в чтение описания полета Чарльза А. Линдберга. А прочитав, еще долго будет думать о человеке, который написал статью. В который раз все переосмысливать. Что он сказал. Как он ее поцеловал. Джон Крамер.

— Нэнси?

Каблучки Грейс громко стучали по изразцовому полу коридора, и этот звук заполнял пустоту дома. Он казался больше, чем тогда, когда она уезжала.

— Нэнси? — снова позвала она, хотя уже поняла, что сестры нет дома. Зачем она прокричала ее имя во второй раз? Словно могла вызвать ее дух!

В доме стоял чуть заметный запах печеного. На кухне на проволочной полке лежало два еще горячих коржа бисквитного торта, ожидая, когда их намажут джемом и сливками и положат на блюдо. Грейс надеялась, что это означает: Нэнси недалеко. Ей так необходимо было сесть рядом с сестрой и выяснить, абсолютно и определенно, какие чувства Нэнси испытывает к Джону Крамеру. Сейчас это был решающий вопрос.

Она подошла и прикоснулась к торту. Он еще не остыл. Из гостиной послышался шум. Скрип половиц.

— Нэнси? — Грейс почувствовала легкий трепет.

— Это я, дорогая!

На кушетке в гостиной сидела мама, явно чем-то взволнованная, и что-то быстро прятала в деревянную шкатулку.

— Ты хорошо провела время? — спросила она.

— Что у вас тут происходит? — поинтересовалась Грейс.

— Ничего особенного. Я почему-то думала, что ты вернешься завтра. У тебя все в порядке?

— Прекрасно. Просто я решила, что пора вернуться.

— Я приготовлю чай? Там на кухне стынут коржи для торта, я испекла их сама.

Не дожидаясь ответа, Кэтрин встала, засунула шкатулку в нижнее отделение серванта, рядом с бутылками спиртного, и удалилась на кухню.

Сидя на кушетке, ожидая мать и слушая отдаленный звон посуды из кухни, Грейс пыталась догадаться, что происходит в доме. Ее мучило искушение заглянуть в шкатулку, но она знала, что это было бы грехом.

— Что ты делала? — спросила она, когда Кэтрин наконец вернулась.

— Ничего особенного. — Она поставила поднос на низкий стол и примостилась на краешке стула. — Впрочем, я рада, что ты вернулась. Мы сможем поговорить. — Она орудовала ситечком и щипцами.

— О чем? — Грейс вылила пролитый на блюдце чай обратно в свою чашку. Вообще-то она догадалась, что происходит. Нэнси ее давно предупредила.

— Это касается твоей колонки, дорогая. Такая великолепная возможность! Каждую неделю тебя читает множество людей. На твоем месте, будь я в твоем возрасте…

— Но?..

— Неделю за неделей ты пишешь только о последних стилях причесок, танцевальных клубах, где лучше всего готовят рыбу, о том, как добиться, чтобы шуба из чернобурки не оставляла волосков на платье, и так далее. Если честно, по-моему, ты можешь рассказывать людям о чем-нибудь более существенном!

Грейс посмотрела на торт. Его устрашающий размер. Вот опять многолетнее непонимание между ними; Кэтрин разочарована в ней. Так было, когда она ушла из университета, когда поступила на работу в «Пирсон и Пирсон». В те времена Кэтрин активно работала в СПОЖ, с важным видом патрулировала по Хэмпстеду в нелепом мундире, одергивая пьяных и выгоняя парочки с Пустоши. Что бы ни делала Грейс, мама всегда была ею недовольна!

— Колонка рассказывает о том, что происходит в Уэст-Энде. А ты бы хотела, чтобы я о чем писала?

Ну зачем спрашивать, когда ответ так очевиден? Кэтрин поставила чашку и блюдечко на поднос.

— В стране есть тысячи и тысячи женщин, голоса которых не слышны, когда это наиболее важно. Твоя родная сестра одна из них.

— Мамочка, я не виновата, что ты не выиграла свою битву. Я живу своей жизнью. Или я должна жить твоей?

— Битва не проиграна! Мы одержали частичную победу и продолжаем бороться!

— Прости, — сказала Грейс. — Я не хотела приуменьшить твои заслуги. Я просто хочу… Ах, ничего. — Она посмотрела на мать. Нахмурилась. Что-то было не так! Она ожидала этого выговора, но Кэтрин, похоже, даже не обратила внимания на ее тираду. — Мама, что происходит? Я знаю, тебе не нравится моя колонка, но происходит что-то еще!

Кэтрин покачала головой:

— Не понимаю, о чем ты?

— Что в шкатулке, мама?

— Да так, фотографии.

— Не возражаешь, если я посмотрю? — Не дожидаясь ответа, Грейс прошла к серванту, вытащила шкатулку и открыла ее.

— Посмотри, — сказала Кэтрин. — Это всего лишь фотографии.

В шкатулке было только три фотографии. Официальные группы, снятые в студии, каждая в картонной рамке. На одной Грейс и Нэнси в возрасте шести и пяти лет соответственно, в одинаковых платьицах на лямках, обнимающие за плечи крошечного мальчика, сидящего между ними, — тощего, с длинными волосами, в нелепом кружевном воротнике и гольфах.

— Шеридан, — узнала Грейс.

На второй фотографии были изображены родители детей. Женщины сидели в креслах. Круглое молодое лицо Кэтрин выглядело свежим и умным, Амелии роскошные черные волосы и кошачьи глаза придавали экзотический вид. За ними стоял папа с копной преждевременно поседевших непослушных волос и в круглых очках, которые придавали ему сходство с безумным профессором, и Эдвард Шапкотт, на добрых шесть дюймов выше, с огромными плечами и пронзительным взглядом.

На третьей фотографии собралась вся группа. Тщательно приглядевшись, можно было увидеть, что снимок сделан после довольно долгой подготовки. На лицах детей была написана скука и нетерпение, словно они не могли дождаться момента, когда снова смогут приняться за игру. Взрослые сидели чопорно и неподвижно.