Спрятался Шельма за голую каменную женку, прижался к ее широким бедрам, сам сколь мог сузился. Выручай, бабонька! Не выдай сироту!

И вспомнилось то, на что по дурости сразу не насторожился.

Лонго этот почему-то совсем не удивился, что к нему в Кафу ни с того ни с сего явился приказчик любекского торгового дома. Где Любек и где Кафа? А еще спросил: «Что на сей раз угодно его милости?» На сей раз! А Шельма, взбудораженный близким богатством, и не скумекал. Значит, недавно уже был здесь кто-то от Боха!

– …Нет, он ничего не заподозрил, – запыхаясь, говорил по-немецки иуда Синьёр. – И в точности такой, как описал в письме твой господин.

Прошли совсем близко, Яшку от быстрой Габриэлевой походки аж ветром обдало.

Не заметили.

Едва шаги удалились за поворот, Шельма благодарно чмокнул каменную тетку в гладкий зад, мышкой шмыгнул вниз по лестнице.

Кошкой через двор.

Ласточкой по улице.

Бежал, лязгал зубами.

И очень просто! Башковитый купчина Бох легко угадал, в какую сторону побежит вор и к кому может обратиться. Послал Габриэля, который, от виноватости перед хозяином и от злобы на Шельму, добрался до Кафы быстрее Яшки. Поди, в дороге не ел, не спал, чудище двужильное. И какая-нибудь важная пайцза от Шарифа-мурзы, тоже обворованного, у него, конечно, имелась – лошадей менять.

Вот уж беда так беда…

Златая змея по-прежнему тяжелила пояс, но Яшке теперь было не до богатства. Спастись бы. Ноги унести, хоть за тридевять земель.

Однако в порт соваться нельзя. Бох через того же Синьёра, поди, всех корабельщиков упредил.

Значит, за море не уплывешь.

В Орду тоже не вернешься, там Шариф-мурза.

В Литву? Нет, у литовцев с Мамаем союз. Запросто мог Шариф и в литовские пределы гонца с Шельминым описанием послать. Выдадут.

За что Яшка себя любил – если он, случалось, и пугался до морозной дрожи, голова от страха никогда не задубевала.

Решение придумалось на бегу, быстро.

Не выдадут только из Москвы, которая с Ордой в войне. Ни мурза туда не сунется, ни Бох. Вот куда бежать, единственно. Далеко это, но другого ничего не остается.

…Влетел на постоялый двор, растолкал дрыхнувших после долгой дороги татар:

– Курман, всех в седло! Едем дальше!

Юзбаш с изумлением уставился на Яшкин фряжский вид, голую морду.

– Так надо, – сказал Шельма. – В дороге переоденусь в человеческую одежду. Теперь скачем на север. Живо, живо!

И взмахнул златольвиной пайцзой.

Настроения у Яшки менялись быстро. Ужас схлынул, осталось одно на себя любование.

Везучий он все-таки. Хранит судьба своего любимца.

Не стал бы шарить по синьёрлонговой горнице, не нашел бы тайную комнатку. Не выглянул бы в оконце – просмотрел бы Габриэля. И сгинул бы, как муха, увязшая в меду.

Но он не муха – комарик. Упорхнул. Поди теперь, поймай на вольном просторе.

* * *

Ехали за третью неделю уже третьей степью – Задонской. В последнем ордынском йаме, близ Азака, взяли запасных лошадей, потому двигались быстро, а Шельма еще и подгонял, часто оглядываясь назад. Всё мерещилось, что выскочит откуда-нибудь страхожуткая нечисть в кровавом наряде.

Сотнику было наврано, что после Кафы таинственный Мамаев посол едет в литовскую землю, к великому князю Ягайле, ордынскому союзнику.

Однако у слияния реки Улы с речкой Медянкой, где сходятся переделы трех держав – ордынской, литовской и рязанской, – Яшка со своей верной стражей расстался.

Прощался – чуть слезу не пустил. Привык за столько времени к Курману и его воинам. Хорошие люди татары – начальство уважают, слушаются без ропота, лишних вопросов не задают. Однако в московских землях, до которых отсюда было рукой подать, этакое сопровождение ничего кроме беды не принесло бы.

– Дальше поеду один, без огласки, совсем тайно, – сказал Шельма. – А ты, юзбаш, передай от меня Шариф-мурзе, моему старому другу-товарищу, вот этот сверток. Скажи, от Шельмы-мурзы с поклоном, на незлую память. Шариф тебя за то наградит.

В свертке лежала краденая пайцза, которая на Руси была не нужна. Найдут – решат, что татарский лазутчик. И еще был подарок, купленный в Кафе на базаре: изречение Пророка, писанное золотой арабской вязью, из Корана: «Кто простит и восстановит мир, поистине тому назначена награда у Аллаха».

Простить Шариф, конечно, не простит, но, может, хоть сильно злобиться перестанет. Зачем нужен Яшке в ненавистниках столь могущественный человек? Боха с Габриэлем куда как достаточно.

Переправился через полувысохшую Медянку, где вода лошади едва доходила до бабок, поехал дальше на север один.

Голая степь скоро кончилась, потянулись рощи да перелески. Края эти были спорные, переходившие то под руку Москвы, то к Литве, то к Рязани. В последнее время здешние князьки (они назывались верховскими) вроде бы держались Дмитрия Ивановича Московского.

Мысль у Шельмы, под стать просторам, гуляла вольно и широко. Умному человеку с самим собой скучно не бывает. Всегда есть с кем поговорить и поспорить, да без обид и насмешек.

Поглаживая себе бока и брюхо, обогреваемые свернувшейся алмазной змеей, Яшка прикидывал, как ее, голубушку, получше пристроить.

В Москве продавать нельзя, это ясно. У тамошних купцов и денег таких нет, а прознают слуги великого князя – отберут в казну. У москвичей это быстро, и не пикнешь.

Однако можно выколопнуть один камешек. Под Кремлем, на Подоле, есть купчина, который за алмаз, лал или смарагд даст хорошую цену, рублей полста или больше. И не спросит, откуда такая краса. На эти деньги купить обоз куньих, бобровых и собольих мехов да перегнать в орденскую Неметчину. Не через Новгород, конечно, где у Боха глаза и уши, а через тот же Псков.

В Риге выковырять и продать все остальные камешки, по отдельности. Вместо них вставить янтарю. Это он в Риге ничего не стоит, а у арапов ценится не дешевле лалов. На вырученные деньги нагрузить большой корабль северным товаром – рыбьей костью с Мурмана, ворванью, тем же мехом. И поплыть вкруг Европы, всюду приторговывая, к маврам в Испанию. Там янтарную змею продать султану. Этак можно не восемь тысяч, а все восемнадцать убарсучить.

От сладких мечтаний Шельма замедовел, размягчился. Оттого и утратил сторожкость.

В некоей роще, едучи, был вдруг подхвачен с двух сторон, выволочен из седла, брошен наземь.

Какие-то сивобородые мужики, с топорами, держали обомлевшего Шельму крепко. Приговаривали:

– Попался, татарин! К Сычу его!

Взяли за шиворот, связали руки, потащили.

Яшка бояться боялся, но лишнего пока не болтал. Тут со словами ошибиться было нельзя. Не к месту что-нибудь ляпнешь – пропал.