— Что там кожа, я жизнь для себя открыла! — выпаливает Маша и спохватывается — фраза отдает плакатным пафосом.

— Я тоже открыла, — тяжело вздыхает её визави. — Посмотрела, да видно, опять закрыть придется!

— Не спеши скорбеть! — оживляется Маша. — Когда черт помрет, а он ещё и не болел!

— У тебя на каждое слово — пословица.

— Много читаю… Хочешь, я тебя с Майклом познакомлю?

— Не хочу.

— Эх, ты! У меня соседка — молодая деваха — просила: познакомь хоть с каким завалящим иностранцем, хочу уехать отсюда…

— И уезжать не хочу, — упрямится Евгения.

— Что же ты хочешь, дитятко!

— Родиться счастливой.

— Ай, сколько скорби! Уж не влюблены ли и мы в проклятого Аристова?

— Не влюблены. Он просто все время мелькает передо мной и мешает спокойно жить! И целуется!

— Насильно?

— Конечно. Что же, по-твоему, я сама его стану целовать? Только от этих поцелуев — шерсть дыбом и мурашки по коже!

— Это симптоматично, — кивает Маша.

Раз за разом она наполняет крошечные рюмки, и Евгения, то ли в запале, то ли от того, что ликер мягкий и легкий, незаметно для себя потихоньку выпивает и пьянеет. Но опьянение это не тяжелое и беспамятное, в которое она упала под давлением пожарного инспектора Светланы, а незаметное, расковывающее, когда хочется говорить высокие слова и смотреть друг на друга влажными от чувств глазами.

— Мне нужно его забыть, — сообщает Евгения Маше, как если бы она говорила о необходимости отдать костюм в химчистку.

— Забудешь! — обещает та. — Что же тебе без него и доли нет?

— Так он же не дает, — жалуется её подруга, забыв, что уже говорила об этом, — звонит среди ночи из Швеции, будит…

— Не будет! — строго говорит Маша, внимание которой тоже слегка рассеивается. — Мы тебе такого жениха найдем, до которого Аристов со всеми своими прибамбасами не дотянется!

Утром в пятницу Евгения проходит по коридору к себе и привычно отмечает, что у президента приоткрыта дверь. Как раз сейчас можно высказать ему с глазу на глаз парочку дельных предложений, если он не занят разговором по телефону.

Она успевает войти в "предбанник", в котором обычно сидит секретарша Варвара, но слышит непривычно напористый и безапелляционный голос заместителя президента Петра Васильевича.

— Я уже не говорю о налоговиках. Вспомни, Славку поймали, сто пятьдесят тысяч штрафа впаяли, он больше и не поднялся!.. А если узнает Рубен? Он пришлет своих ребятишек, и ты отдашь не только мои десять тысяч, а вообще все, что у тебя есть!

— Ну, зачем мы будем ссориться, Петруша, — странно просительным тоном говорит ему Валентин Дмитриевич. — Банк обещал сегодня дать мне наличку. Получишь ты свои десять тысяч…

Евгения несколько минут медлит; не выглядело бы подслушиванием то, что она околачивается в кабинетике Варвары, а бесшумно уйти у неё вряд ли получится.

— Валентин Дмитриевич, — решается крикнуть она в приоткрытую дверь. — Вы не заняты?

— А, Лопухина! — с явным облегчением откликается тот. — Заходите, что у вас там за вопрос? У меня Петр Васильевич, но он уже уходит.

И обращается к своему заместителю:

— После обеда подойдите, Петр Васильевич, решим мы вашу проблему.

Судя по всему, никто из них не заметил её присутствия во время их разговора. А он, разговор этот, референта сильно расстроил. И даже чувствительно поколебал её уверенность в том, что президент "Евростройсервиса" — человек честный и порядочный. Более того, в свете услышанного, окружавшая Евгению модная, дорогая обстановка, показалась ей теперь декорацией детективной, а не производственной истории. Явный шантаж, сокрытие доходов… О чем ещё противозаконном ей придется узнать в этой, с виду благополучной, лояльной фирме?

Но напрасно во время разговора с Валентином Дмитриевичем она вглядывается в его лицо, надеясь отыскать на нем следы порока. Президент, как обычно, спокоен и доброжелателен. Предложить ему свою помощь? Что-то посоветовать? Но что она понимает в бизнесе?

При всем при том, не зная никаких подробностей и причин, по которым заместитель шантажирует президента, в мыслях она безоговорочно становится на сторону Валентина. Не мог он совершить что-то плохое по злому умыслу! Не мог, и все тут!

С этим она и возвращается к себе, решив, что несмотря на хорошую мину при плохой игре, президенту сейчас не до нее. Правда, вернувшись, она все же звонит ему и спрашивает:

— Не сходить ли мне сегодня в архитектурную мастерскую, посмотреть, в каком положении наши заказы?

— Разве вы забыли, Евгения Андреевна, — говорит он голосом вальяжным и чуточку расслабленным, — что мы с вами сегодня идем в загс? В качестве свидетелей, конечно.

— Свидетелей?

— Ну да! Вы — со стороны невесты, я — со стороны жениха.

Сегодня же пятница! Как она могла забыть? И уж вовсе странными ей кажутся отношения президента и начальника охраны: неужели они — друзья? Иначе, разве стал бы приглашать его Эдуард Тихонович на такое личное мероприятие? Все дело в том, что она до конца так и не поверила, будто Надя возьмет и выйдет замуж за главного охранника. Разве так бывает? В одночасье решить свою судьбу! Броситься в такую авантюру!

— Вы уверены, что не передумали? — на всякий случай спрашивает она шефа.

Он смеется.

— По-моему, Эдик от нетерпения уже копытом бьет! Я от него таких чувств даже не ожидал! Он ходит, не чуя под собой ног, смешной и влюбленный! Я ничего не имею против вашей подруги, но у него были такие королевы!

Евгения оглядывает себя: одета прилично. По-другому она теперь и не одевается. Может, вещи и не слишком дорогие, но вполне модные, чтобы президент строительной фирмы мог не краснеть за своего референта.

В десять ей звонит Надя.

— Ты готова?

— Всегда готова!

— Валентин сказал, что вы приедете на его "мерседесе".

— Раз сказал, значит так и будет.

— А вечером — в кафе. В узком дружеском кругу.

— Володя уже ушел?

Надя хмыкает.

— Представляешь, живет у нас до сих пор. Всю ответственность свалил на меня. Мне, говорит, идти некуда. Целыми вечерами валяется на диване. Пьет пиво и смотрит телевизор.

— А Эдик знает?

— Нет. Я боюсь ему сказать. Будет такое побоище! Мама этого не переживет!

— А она хоть знает, что ты замуж выходишь?

— Нет. Я ей тоже боюсь сказать.

— Кого же ты не боишься?

— Эдика. С ним я управляюсь, как с дрессированной мышкой.