— А не Мнцедизи? Не Нкуабайяхи? Ничего непроизносимого, просто Поллукс?

— П-о-л-л-у-к-с. И, Дэвид, может быть, для разнообразия обойдемся без твоей жуткой иронии?

— Не понимаю, о чем ты?

— Ну как не понимаешь? Когда я была маленькой, ты год за годом прибегал к ней, чтобы меня подавлять. Не мог же ты об этом забыть. Между прочим, Поллукс приходится братом жене Петраса. Родным не родным, не знаю. Но у Петраса есть перед ним обязательства, семейные обязательства.

— Так-так, вот все и проясняется. Юный Поллукс возвращается на место преступления, а мы должны вести себя так, будто ничего не случилось.

— Не распаляйся, Дэвид, этим ничему не поможешь. По словам Петраса, Поллукс бросил школу, а работу найти не может. Я просто хотела предупредить тебя, что он тут, рядом. На твоем месте я бы держалась от него подальше. По-моему, с ним не все в порядке. Но выгнать его отсюда я не могу, это не в моей власти.

— Тем более что... — Он не заканчивает предложения.

— Тем более — что? Говори уж.

— Тем более что он может оказаться отцом ребенка, которого ты носишь. Люси, твое положение становится смехотворным, хуже, чем смехотворным, пагубным. Не понимаю, как ты не видишь этого. Умоляю тебя, брось, пока еще не слишком поздно, ферму. Это единственный разумный шаг, какой ты можешь сделать.

— Перестань называть ее фермой, Дэвид! Никакая это не ферма, просто клочок земли, на котором я кое-что выращиваю, и оба мы это знаем. А отказываться от него я не собираюсь.

В постель он ложится с тяжелым сердцем. Ничего не изменилось между ним и Люси, рана ничуть не зажила. Они грызутся так, словно он и не уезжал.

Утро. Он перелезает через новую изгородь. Жена Петраса развешивает за старыми конюшнями стираное белье.

— С добрым утром, — говорит он. — Molo. Я ищу Петраса.

Женщина не встречается с ним взглядом, лишь апатично указывает в сторону строительной площадки. Движения ее замедленны, тяжелы. Близится ее время: даже он видит это.

Петрас стеклит окна. Петраса следовало бы поприветствовать, поболтать с ним о том о сем, но у него нет для этого никакого настроения.

— Люси сказала мне, что мальчишка вернулся, — говорит он. — Поллукс. Тот, что напал на нее.

Петрас вытирает дочиста нож, откладывает его в сторону.

— Он мой родственник, — произносит Петрас с раскатистым «р». — Не могу же я выгнать его из-за того, что случилось.

— Вы говорили, что не знаете его. Вы мне наврали.

Петрас сует в рот трубку, сжимает ее желтоватыми зубами и со свистом втягивает воздух. Затем вынимает трубку и широко улыбается.

— Наврал, — говорит он. — Я вам наврал. — Снова затяжка. — А почему?

— Это вы не меня спрашивайте, Петрас, а себя. Зачем вы врали?

Улыбка исчезает.

— Вы уезжаете, опять возвращаетесь — зачем? — Петрас глядит на него с вызовом. — Работы у вас здесь нет. Вы приезжаете, чтобы позаботиться о вашем ребенке. Вот и я забочусь о моем ребенке.

— Вашем ребенке? Так он, выходит, ваш ребенок, этот Поллукс?

— Да. Он ребенок. Он из моей семьи, из моего народа.

Вот, значит, как. Петрас больше не врет. «Из моего народа». Более прямого ответа не приходится и желать. Ну что ж, а Люси из его народа.

— Вы говорите, это плохо, то, что произошло, — продолжает Петрас. — И я говорю, что плохо. Плохо. Но с этим покончено. — Он вынимает трубку изо рта и с силой тычет чубуком в воздух. — Покончено.

— Да нет, не покончено. И не делайте вид, будто не понимаете, о чем я. Ничего не покончено. Напротив, только начинается. И будет продолжаться еще долгое время после того, как мы с вами умрем.

Петрас задумчиво глядит на него, не притворяясь, что не понял сказанного.

— Мальчик женится на ней, — произносит он наконец. — Женится на Люси, только он пока слишком молод, слишком молод, чтобы жениться. Совсем еще ребенок.

— Опасный ребенок. Юный бандит. Шакаленок.

Петрас не обращает внимания на оскорбления.

— Да, он еще слишком молодой, слишком. Может, когда-нибудь и сможет жениться, но не сейчас. Я женюсь.

— На ком это вы женитесь?

— На Люси.

Он не может поверить своим ушам. Так вот к чему все свелось, вот ради чего затевался весь этот бой с тенью — ради этого предложения, этого удара! И вот он стоит, добропорядочный Петрас, попыхивая пустой трубкой, ожидая ответа.

— Вы женитесь на Люси? — говорит он, осторожно подбирая слова. — Объясните, что вы хотите этим сказать. Нет, не надо, не объясняйте. Я ничего не хочу слышать. У нас так дела не делаются.

«У нас»... Он едва не сказал: «У нас, людей Запада».

— Да я понимаю, понимаю, — говорит Петрас. И смешливо фыркает, буквальным образом. — Но я вам сказал, теперь вы скажите Люси. И тогда все кончится, все плохое.

— Люси не собирается замуж. Ни за кого. Ей это даже в голову не приходит. Яснее я выразиться не вправе. Она хочет жить своей жизнью.

— Я знаю, — говорит Петрас. И возможно, действительно знает. Глупо было бы недооценивать Петраса. — Но здесь, — продолжает Петрас, — опасно, очень опасно. У женщины должен быть муж.

— Я старался говорить с ним спокойно, — спустя некоторое время рассказывает он Люси. — Хотя едва смог поверить услышанному. Это же шантаж, чистой воды шантаж.

— Это не шантаж. Тут ты ошибаешься. Надеюсь, ты не вспылил?

— Нет, я не вспылил. Я сказал, что передам тебе его предложение, вот и все. И выразил сомнение в том, что оно тебя заинтересует.

— Ты почувствовал себя оскорбленным?

— Оскорбленным возможностью оказаться тестем Петраса? Нет. Я был поражен, изумлен, ошарашен, но нет, не оскорблен, тут ты мне можешь поверить.

— Потому что, должна тебе сказать, это не в первый раз. Петрас уже довольно давно делает намеки. Насчет того, что для меня было бы безопаснее стать членом его семьи. Это не шутка и не угроза. В определенном смысле он вполне серьезен.

— Я и не сомневаюсь в том, что он серьезен, в каком-то смысле. Вопрос — в каком? Знает ли он, что ты?..

— Ты хочешь сказать, знает ли он о моем состоянии? Я ему не говорила. Но уверена, и жена его, и сам он способны смекнуть, что к чему.

— И это не заставит его передумать?

— С чего бы? Это в еще большей степени сделает меня членом семьи. Как бы там ни было, ему нужна не я, а ферма. Ферма — мое приданое.

— Но это же абсурд, Люси! Он уже женат! Да ты ведь сама и говорила мне о двух его женах. Как ты можешь даже думать об этом?

— По-моему, ты так ничего и не понял, Дэвид. Петрас не предлагает мне венчание в церкви и медовый месяц на Диком Берегу. Он предлагает союз, сделку. Я вношу землю, взамен он позволяет мне заползти под его крыло. В противном случае, напоминает он мне, я остаюсь беззащитной — легкой добычей.