– Твоя первая увольнительная за четыре года, – бурчит он в свой шарф. – И ты сразу явилась ко мне?

Евлалия кивает.

– Вид у тебя ужасный. Как будто ты моя ровесница.

Евлалия снова кивает. Да, ей пришлось пожертвовать как минимум половиной жизни. Что ж, из ничего ничего не сделаешь. Она ни о чём не жалеет.

– Я уже знаю о приюте.

– Да, что тут скажешь… Эта окаянная бомба поубивала всех наших мальцов. Люди покинули этот окаянный ковчег. Все, включая меня. Школьный комендант без школы – ну куда это годится?!

Евлалия всем сердцем сочувствует ему. Ей кажется, что у нее во второй раз отняли семью.

– Ничего, мы опять откроем нашу школу, – обещает она. – Откроем вдвоем, ты и я.

Комендант не двинулся с места: он сидит прямо, сохраняя свою прежнюю военную выправку, и только его руки, держащие чашку, дрогнули при этих словах.

– Да я сто раз успею сдохнуть, пока они дадут тебе восстановить мирную жизнь.

И он опасливо косится на солдат, навытяжку стоящих снаружи, возле открытой двери закусочной. С тех пор как Евлалия начала работать над проектом в Наблюдательном центре, она и шагу не может сделать одна – они ходят за ней по пятам. И уж конечно, охраняют не ее жизнь, как это утверждают руководители Центра, а информацию, которую она может выдать посторонним.

– И всё-таки мы откроем школу, – упрямо повторяет она. – Совсем другую школу для… для совсем других детей. Только я должна знать: ты будешь со мной?

Комендант смотрит, как она пьет чай, но сам не прикасается к чашке.

– Разве я могу сказать «нет», окаянная девчонка?! Ты же всегда была моей любимицей.

Евлалия это знает. В сиротском приюте все детишки боялись коменданта – все, кроме нее. И пока остальные играли в войну, она прибегала к нему в дежурку, чтобы поговорить о всеобщем мире, и рассказывала ему истории, в которых главными героями были дезертиры.

Евлалия игнорирует солдат, которые бдительно следят за ней из-за двери закусочной. Ее интересует только он, ее друг. Старый комендант, которому, как и ей, нечего терять.

– У меня нет… нет ни разрешения, ни желания говорить с тобой о проекте. Я никогда не признаюсь тебе в том, что видела там, что слышала, в чём участвовала… словом, во всём, что проект изменил во мне. Я могу тебе сказать только одно: они там, в Центре, избрали не тот путь… неверный путь…

Ее сбивчивая речь заставляет коменданта нахмуриться. Евлалия знает, что ей понадобятся недели, а может, и месяцы реабилитации, после того как она доведет свое дело до конца, и врачи предупредили ее, что она никогда не сможет полностью избавиться от последствий. Что ж, это еще небольшая плата за всё сделанное.

Она поднимает очки к маленькому лоскутку неба над своей головой. Крыша закусочной пробита, ее сейчас ремонтируют. Молотки плотников временами мешают им спокойно разговаривать, зато они же мешают тем, другим, подслушивать.

– Мои руководители заботятся только об одном – о мире для города, мире, не допускающем новые… новые войны. Только нужно мыслить шире. Гораздо шире. У меня есть план.

Комендант ничего не отвечает, но Евлалия уверена, что он внимательно слушает. Он всегда ее слушал. Именно поэтому она его и выбрала.

– Мы не будем одиноки. Я… ну, скажем так, мне удалось выбрать кое-кого. Необыкновенную личность. Он заставил меня по-иному взглянуть на мир. Да и меня саму переиначил. От него я узнала, что существует… существует нечто другое, еще более необычное. Оно превосходит всё, что ты можешь представить, всё, что я сама до сих пор представляла себе, а ведь я отнюдь не лишена воображения.

Евлалия чувствует, что приходит в экстаз от одного лишь упоминания о Другом. Он стал ей так близок, что она угадывает его присутствие в каждой отражающей поверхности: в медных сковородах на стенах, в чае, который пьет, даже в стеклах ее собственных очков. Он стал ею, а она стала им. Единственные в своем роде и слитые воедино.

– И что ж это за план?

В вопросе коменданта нет ни капли иронии. Пылкая увлеченность Евлалии зажгла искру и в его взгляде. Он знает ее с того дня, как она впервые переступила порог сиротского приюта, а она знает, что он никогда не считал ее несмышленой девчонкой. И сегодня он смотрит на нее так, словно она ему мать, словно она мать всего человечества.

Евлалии тепло от этого взгляда.

– План – спасти мир. И на этот раз я знаю как.

Солдат, стоящий у двери, показывает Евлалии на стенные часы. Ее увольнительная закончилась. Значит, нужно вернуться в Центр и снова подчиняться приказам. Но теперь уже недолго. О да, теперь уже совсем недолго.

Она наклоняется, чтобы положить на стол купюру и заодно незаметно шепнуть коменданту:

– Мне нужны всего три пустяка: отголоски, слова и дубликат.

Его изумленное лицо становится белым, как мел на черной доске.