Москву или ещё в какое-то другое место… Но женское, любящее сердце чувствовало беду… Она точно знала, что муж ждёт её… и, несмотря на все запреты, она поехала к нему, и она нашла его! Именно это помогло офицеру быстрее прийти в себя и встать в строй рядом со своими, теперь уже боевыми товарищами, без которых жизнь свою он уже и не представлял.

Розин, Румянцев, Юра Климов – все вышли из той операции без ранений и потерь. Им тогда выпала участь штурмовать Генеральный штаб Министерства обороны. Розин был старшим группы. С ним пошли шестнадцать офицеров «Зенита». В тот момент в штабе находилось более двухсот офицеров армии Афганистана, преданных Амину. Розину со своими офицерами удалось с помощью отчаянной отваги, ума и находчивости «сломить сомнения» афганского штаба и подчинить его воле спецназовцев. Штаб почти без сопротивления перешёл на сторону новой власти Бабрака Кармаля, правда, ради этого спецназовцам пришлось применить силу. В короткой и жёсткой схватке был убит начальник генштаба Якуб и несколько его офицеров. Погибших из группы Розина не было, с нашей стороны был только один легко раненный.

Как «заговорённый», прошёл через ад огня «Шилки» и бешеную стрельбу обороняющегося батальона Фёдор. Он остался жив и невредим. Правда, после той ночи стал неулыбчивым и перестал шутить по поводу женщин. Эта ночь сделала его мудрее сразу же лет на двадцать. Он сам хорошо чувствовал это преображение и как-то грустно, растягивая слова, сказал: «А говорят, на войне день за три кадровики записывают… Тут час за год считать надо!»

Остался в живых и офицер группы «А» Павел Климов. Он долго пролежал в госпиталях и ведомственных больницах. Ему также помогли выкарабкаться из-за черты смерти его боевые товарищи и семья. Второго «альфиста», с которым свела Володю судьба в том декабрьском бою в «окрестностях Кабула», Дмитрия Волкова, похоронили в Москве. Было настоящее море цветов, собралось огромное количество мужчин… Мужчин, одетых во всё чёрноё, скупых на слёзы и улыбки. Провожая своего боевого товарища, они стояли плотной стеной возле зияющей в земле чёрной дыры, в огромном, заснеженном белом пространстве бескрайнего кладбища. Стояли, молчали и плакали… Они знали: каждый на его месте поступил бы так же…

А на могиле Бояринова, в Москве, на кладбище поставили ради конспирации… другую дату его смерти… и никто не упоминал о том, что Григорий Иванович погиб в Афганистане…

Часть четвёртая

Тропа Че Гевары… Кубинский дневник офицера спецназа

Посвящается Виктору Воробьёву —

моряку, офицеру, разведчику, спецназовцу

и другу

Я вздрогнул от резкого удара колёс самолёта о бетонное покрытие посадочной полосы и открыл глаза. Десять часов полёта прошли быстро. Это было моё первое приземление за границей. Куба – Остров Свободы, круживший голову своей романтикой и безмерно далёким расположением от всех тех мест, где я провёл свою предыдущую жизнь, – был передо мной…

Мы, все двенадцать человек, прибывшие в командировку в войска спецназначения Кубинской армии, ещё при подлете прилипли к иллюминаторам, рассматривая необычные для нас пейзажи. Поражали яркая береговая линия и удивительно синий океан. Небо – без единого облачка, и воздух был настолько прозрачным, что даже с высоты десять тысяч метров легко просматривались гребни волн на воде и белоснежные корабли, за которыми тянулись полосы кильватерных следов от мощных гребных винтов. Открылась дверь самолёта. Подали трап.

Выйдя на площадку перед самолётом, мы почувствовали, что попали как будто в баню. Нас обдал такой тёплый и влажный воздух, что рубашки сразу стали мокрыми и прилипли к спине. Дышать было непросто. Солнце стояло высоко и так грело, что нас сразу же потянуло в тень. В этот час на Кубе было время, которое называлось Siesta. Это период самого зноя, когда никто не работал. Поскольку наш рейс прибыл с большой задержкой, нас долго держали в Белфасте, и почему-то здесь никто не знал о точном времени нашего приземления. Как оказалось, прибытие самолёта аэродромные службы ждали позднее.

Долго подавали автобус, и полусонный, ленивый негр-водитель не спеша подрулил под крыло самолёта. Багажом на разгрузке никто не занимался. Очутившись в зале аэропорта, перед стойками пограничников, которые проверяли у всех паспорта, мы оказались облеплены плотной шумной толпой пассажиров. Вдруг, как оказалось, все заговорили на испанском языке. Русских, кроме нас и экипажа, почти и не было. В этом гвалте старшие группы пытались найти, кто же нас встречает. Наши познания в языке нас тоже удивили. Кроме «здравствуйте!» и «как дела?» дальше дело не шло. Володя Помазков жаловался почему-то именно мне: «Понимаешь, старый, они так быстро говорят и так коверкают слова, что я не успеваю улавливать смысл, только отдельные фразы…» Похоже, наши преподаватели учили нас какому-то другому языку, а что говорили они на занятиях, понимали только мы.

Из глубины зала появился Виктор Васильевич, наш командир. Он был с двумя кубинцами, одетыми в красивую оливковую военную форму. Поздоровались. Нас проводили через какие-то боковые двери в комнату для почётных гостей. Там было просторно и прохладно, как в Москве. Работал кондиционер. Офицеры на русском языке вообще не говорили. Общались мы через Сашу Михайленко, который, как оказалось, единственный из всех понимал, о чём они говорили. А мы наперебой, захлёбываясь от переполнявших нас чувств и эмоций, просили его: «Скажи это… скажи так…» А я обращался к Помазкову: «Володя, переведи…»

– Ну подожди. Я не могу так сказать… – мучился, силясь подобрать слова, Помазков.

Нас угостили ароматным, пахнущим на весь зал кофе. В миниатюрные чашечки налили совсем немного чёрной густой жидкости. Мы привыкли пить кофе, который у нас продавался, чаще «по блату», в железных банках по шесть рублей. Обычно мы на две полных чайных ложки кофейного порошка наливали огромную чашку кипятка, при этом не жалея сахара, и это был для нас настоящий и неповторимый вкус. Мы все называли эту жидкость – кофе. А тут в чашке и на глоток не будет… Даже обидно! Но попробовав то, что было в этих чашечках, мы, переглядываясь, причмокивали языками: «Вот это да!» После жары это был второй неописуемый эффект от эмоций, которые мы испытали. Кубинцы предупредили, улыбаясь: «Много кофе не пейте, не больше одной чашки – будет плохо…» Мы так и сделали. Некоторые выпили по три, другие и больше. И что такое настоящий кофе, узнали сразу же, – в мозги вставило так, что всё загудело и завертелось. Кубинцы лишь ухмылялись: «Верьте нам, русские братья!»

Офицеры, посовещавшись между собой, наверное,