Во дворе по-прежнему было пусто, из дома через открытое окно доносились бубнящие мужские голоса. С реки потянуло ветерком, сквозняк надул белую занавеску, как парус, а потом вытащил наружу, за окно, где она стала развеваться, как белый флаг безоговорочной капитуляции. Человек за машиной затаился, но к окну так никто и не подошел – видимо, поведение и судьба занавески беспокоили находившихся в доме людей в самую последнюю очередь.

Тогда человек беззвучной стремительной тенью метнулся от машины к колодцу. Следующая перебежка привела его за угол сарая, откуда он уже спокойно, почти не таясь, добрался до дома. Прокравшись вдоль стены, он присел на корточки под открытым окном и прислушался.

– Как договаривались, – отсчитывая деньги, говорил вербовщик, – на три косаря больше. Итого – тринадцать. – Несчастливое число, – по привычке пересчитывая пачки, заметил Бородин. – Могли бы накинуть пару тысчонок для ровного счета…

– Не будь суеверным, – ответил Андрей Константинович. – И почаще перечитывай классиков. «Сказку о рыбаке и рыбке» помнишь? Ты сейчас как та старуха, которой все было мало… А чем дело кончилось, помнишь? То-то. От добра добра не ищут, да и разговор этот не ко мне. Я такая же пешка, как ты, и даже мельче. Ты-то у нас охотник, а я так, курьер, простой перевозчик… Давай подгоняй машину, будем грузить.

Человек под окном покинул свой пост и, крадучись, низко пригибаясь, перебежал за угол. Дверь дома распахнулась, Бородин спустился с крыльца, подошел к джипу, помедлил, с каким-то непонятным сомнением глядя на дом, а потом вздохнул и полез в кабину. Двигатель послушно завелся с первой попытки, джип развернулся, приминая нехоженую траву, сдал назад и остановился, почти упершись массивным бампером во вторую снизу ступеньку крыльца.

Хотя клиент на этот раз попался тяжеленный, как будто вырубленный из цельной дубовой колоды или даже из камня, погрузка не заняла много времени, поскольку была не первой и не второй, а уже тридцать шестой по счету. А за тридцать шесть повторов можно наловчиться безукоризненно выполнять и куда более сложную операцию, чем забрасывание в багажник бесчувственного тела…

Алексей Иванович запер дом и открыл ворота. Вербовщик выехал со двора, Бородин закрыл ворота и забрался на переднее сиденье. Все было как обычно. Им предстояло проехать вместе около сорока километров до ближайшего райцентра, где на площади перед зданием городской администрации Алексея Ивановича поджидала его собственная машина. У него был знакомый, который в случае необходимости за умеренную мзду перегонял ее туда и возвращался в Москву своим ходом. Судя по его намекам и ухмылкам, он был уверен, что Алексей Иванович содержит в райцентре любовницу. В последнее время он начал наглеть, неуклонно повышая цену на свои услуги. Это был еще не шантаж, но что-то весьма к нему близкое, и Бородин уже не раз подумывал о том, чтобы слить этого умника вербовщику – пускай за полцены или даже даром, лишь бы забрали и увезли туда, где его откровения никому не будут интересны.

Сорок километров по проселочным дорогам – это не меньше часа езды. Наблюдая в боковое зеркало за тем, как поднятая колесами джипа пыль заволакивает дом, в стенах которого он пережил столько волнений и неприятностей, Алексей Иванович все никак не мог решить, что ему делать: намекнуть вербовщику, что он везет в багажнике поставленную на боевой взвод живую бомбу, или промолчать? Вербовщик – стреляный воробей, ему достаточно мигнуть, и он поймет, что дело нечисто. Но что потом? Потом – внезапная остановка, которая насторожит Рублева, и, когда Андрей Константинович откроет багажник, начнется та самая потасовка, которой всячески старался избежать Бородин, и, главное, с тем же исходом…

Дом окончательно пропал из вида, скрытый придорожными кустами, и, как только это произошло, Бородина осенила гениальная в своей простоте идея: елки-палки, а телефон на что? Доехать до райцентра, распрощаться с вербовщиком, сесть в свою машину, позвонить ему на мобильный и сказать: имей в виду, клиент не спит и просто мечтает отвинтить тебе башку. И никаких проблем! Пусть разбираются между собой как хотят; главное, что ни тот, ни другой уже не смогут достать его своими ручищами…

Машина проехала мимо овражка, в котором Алексей Иванович едва не распрощался с жизнью, и, подогретая воспоминанием о пережитом ужасе и позоре, его решимость во что бы то ни стало покончить с Рублевым приобрела твердость легированной стали.

Вербовщик, как обычно, остановил свой потрепанный, запыленный джип в квартале от площади, у поворота на федеральную трассу. Ему предстоял долгий, пыльный и жаркий путь на юг; Бородин пожелал ему удачи, махнул рукой вслед отъезжающему «ниссану» и неторопливо зашагал к стоянке, где калилась на солнце, дожидаясь хозяина, его ласточка.

В салоне было горячо и душно, как в работающей духовке. Алексей Иванович первым делом до упора опустил стекла обоих передних окон, распахнул все двери и, стоя снаружи, выкурил сигаретку. Потом посмотрел на часы, убедился, что вербовщик уже выбрался за городскую черту, сел за руль и, не закрывая дверей, запустил двигатель. Дав ему прогреться, Бородин по очереди захлопнул двери, пристегнулся ремнем безопасности, как будто собираясь сразу же после запланированного звонка с бешеной скоростью пуститься наутек, и, мысленно перекрестившись, достал из кармана телефон.

Серебристый «лексус» с тонированными стеклами, уже какое-то время стоявший поодаль и чуть слышно шелестевший работающим на холостых оборотах движком, плавно тронулся с места, потом вдруг газанул, резко ускорившись, и стал как вкопанный рядом с машиной Бородина. Тонированное стекло правой передней дверцы под жужжание электромотора поехало вниз, и машинально повернувший голову на шум Бородин увидел в образовавшемся проеме неласковое молодое лицо перегнувшегося через пассажирское сиденье водителя.

– Даже не думай, – негромко, но как-то очень убедительно и проникновенно сказал Николай Подольский. – Тронешь клавиши – руки оборву.

Алексей Иванович разжал пальцы, выпустив телефон, уткнулся лбом в горячий от солнца руль, вцепился в него обеими руками и тихо, но с огромным чувством выругался матом.

С моря дул ровный теплый ветер. Он трепал жесткую сухую траву, заставляя ее шелестеть, и негромко свистел в расщелинах старых, изъеденных эрозией скал. Каменистое плато полого понижалось в сторону береговой линии и заканчивалось высоким отвесным обрывом, у подножия которого белело пенное кружево прибоя. В белесом, словно выгоревшем на беспощадном летнем солнце небе повисли полупрозрачные мазки перистых облаков. Они висели неподвижно, и, только хорошенько приглядевшись, можно было заметить, как они потихоньку, словно тайком, меняют очертания, истончаются и тают. Вокруг царило полнейшее безлюдье, лишь над краем обрыва изредка пролетала, ловя распростертыми крыльями тугой соленый ветер, случайная чайка.

Пучок сухой травы, росший в ложбинке в полутора сотнях метров от обрыва, вдруг задрожал сильнее своих соседей, наклонился против ветра, приподнялся и упал вместе с комом земли, намертво присохшей к его жестким, как проволока, спутанным корням. Послышался скребущий звук, с негромким шорохом и стуком посыпались мелкие камни, и в образовавшееся отверстие просунулась грязная, исцарапанная рука, сжимавшая край ржавой немецкой каски времен Второй мировой. Несколько ударов снизу вверх расширили дыру, к первой руке присоединилась вторая, а вслед за ними над краем неровного черного провала показалась голова. Человек огляделся, щурясь от яркого света, затем, с трудом подтянувшись на руках, выбрался из своей норы и сел, а потом лег на ее краю, раскинув руки и устало прикрыв глаза.