Сначала я увидела его. Верочка не показывала мне фотографии своего любимого и не рассказывала, какой он. Но я сразу поняла, что стоящий вполоборота ко мне вальяжный, довольно приятный, гладкий человек – это и есть Елик. С ним была, очевидно, жена – молодая и тоже вполне симпатичная особа. А напротив, у большой квадратной колонны, подпирающей потолок бывшего подвала бывшей карамельной фабрики, где теперь расположился модный дорогой клуб, стояла в полуобмороке Верочка и не отрываясь глядела на своего Елика.

Синий бант под ее грудью сбился набок, тонкими ручками Верочка нервно и очень выразительно крутила переливающуюся всеми цветами радуги длинную сумочку, похожую сейчас на какое-то диковинное оружие из фантастического блокбастера, – вот сейчас она покрутит-покрутит этой сумочкой, и раздастся хлопок, и появятся разноцветные молнии, пронзающие насквозь Елика и его красивую и всем довольную жену. Понятно… Я побыстрее подошла к Верочке, чтобы прервать ее фантазии и чтобы она действительно не стала стрелять чем-нибудь из своих подручных средств защиты в Елика.

– Это он? – спросила я.

Верочка, ничуть не удивившись, кивнула.

Это был и вправду тот самый Елик, какой-то финансист, непонятно на чем разжившийся, которого я встречала на разных светских сборищах. А запомнила именно потому, что услышала чудно´е имя. Елика назвали Елизаром лет тридцать пять назад, когда детям крайне редко давали еще древнерусские имена и на пять первоклассников не было три Насти и две Полины, или два Данилы и три Егора. И уж мальчиков по имени Елизар в поколении тридцатилетних точно один на сто тысяч, а то и меньше.

– Лика! – меня окликнул знакомый фотограф из другого журнала.

Я оглянулась, чтобы помахать ему рукой, и тут Верочка шагнула вперед и громко сказала тонким неуверенным голоском:

– Привет!

В шуме прибывающих и тут же начинающих праздновать гостей ее расслышала одна я. Я шагнула за Верочкой и аккуратно взяла ее за локоть. Взяла и… отпустила. А почему, собственно, я решила, что имею право вмешиваться? Ведь для Верочки это поступок. Глупый, неправильный, но она же должна совершать какие-то осознанные поступки, а не только плакать в съемной квартире. Я чуть отступила в сторону.

Верочка подошла еще ближе к Елику, разговаривавшему сейчас с каким-то толстым и крайне самодовольным человеком, кажется сильно поправившимся известным певцом, – то-то его не видно в последнее время. Правильно, нельзя показываться любящей публике в таком виде, надо сначала любым способом стать похожим на себя прежнего…

– Елик, здравствуй! – Верочка, вытянувшись в струнку, встала прямо перед Еликом, даже чуть оттеснив в сторону растолстевшего певца.

– Вы мне? – спросил Елик, и я, наконец, разглядела его глаза.

Точно – как мне раньше и казалось, ничего симпатичного в нем нет и быть не может. С такими водянистыми, пустыми глазами. Куда только смотрела Верочка? Уж точно не в эти глаза…

Я успела встретиться с ним глазами и поймать его страх. Не сильный, не панический, но довольно внятный. Может, все-таки вмешаться? Если бы мне не было так жалко Верочку, сама не знаю почему, я бы могла сфотографировать сейчас их троих – Елика, жену и Верочку. Певец, по-прежнему стоящий рядом, как раз не влезал в кадр. И дать фотографию с вечеринки – известный в узких кругах финансист с молодой беременной женой и совсем юной и тоже беременной, любовницей.

А собственно, почему нет? Это же не Верочка его фотографирует?

Я подошла и сделала несколько кадров.

Елик нервно повернулся ко мне:

– Что такое?

Я пожала плечами, просматривая получившиеся фотографии:

– Медиахолдинг «Нооригмы». Вы же вышли в свет, Елик? Вот и будьте готовы к публичности.

Верочка, не понимая, хорошо или плохо то, что происходит, взглянула на меня, набрала воздуху и сказала:

– Елик, что же ты мне больше не звонишь? И не берешь трубку?

– Елик, это что такое? – наконец подала голос его жена.

– Это… это ошибка, – проговорил Елик, пренеприятно показав зубы в подобии улыбки, и постарался ретироваться.

– Нет, Елик, это не ошибка, – неожиданно пошла ва-банк Верочка. Может быть, от присутствия соперницы, может быть, подсознательно чувствуя, что другого шанса у нее не будет. – Я жду ребенка, Елик, ты же знаешь. А ты даже не хочешь узнать, как я себя чувствую и кто должен у нас с тобой родиться.

Да, забавно. Лучшего места для подобного разговора, чем светская вечеринка с аккредитованными журналистами из известных изданий, не придумаешь. И хотя Елик в очень малой степени мог бы заинтересовать наших читателей, а значит, и наш журнал, все равно попасть на страницы прессы в качестве неизвестного гостя, устроившего потасовку с беременной любовницей на дне рождения известного певца, он вряд ли захотел бы.

Чтобы Елик в панике не забыл о том, где он находится, я еще щелкнула в разных ракурсах их группу. Растолстевший певец к тому времени уже потихоньку ретировался, зная, что веселого в подобных разговорах мало.

– Да уйди ты отсюда! – попробовал махнуть на меня рукой Елик.

Я покачала головой и с удовольствием сняла рассерженного Елика. Не для журнала, так Верочке пригодится фотография. Мало ли как жизнь потом повернется, сколько фотографий папы останется у нее для малыша… А может, смеяться когда-нибудь будут вместе счастливые родители, вспоминая, как непросто шли к своему счастью.

– Так, давай пойдем отсюда, – наконец нашел самый верный путь Елик и попробовал увести свою жену, до этого молчавшую.

– Нет уж, дорогой, пусть она все скажет, что хотела, – неожиданно подала голос жена.

– Я жду ребенка от Елика! – повторила Верочка, и я вдруг почувствовала, что запас смелости и сил у нее подходит к концу.

Верочка глубоко вздохнула и отступила назад. Вот и все, и весь ее поступок. Теперь плакать и до бесконечности думать, как бы развивались события, если бы не эта случайная встреча.

– Это не мой ребенок, я ее не знаю, я тебе все объясню, дорогая. Просто есть такие девушки, которые находят богатого человека и объявляют ему, что они от него беременны. Это известная шутка. Она думает, что я такой идиот и на это куплюсь. Я ее вижу первый раз в жизни, понимаешь? Что тебе надо? Как тебе не стыдно? Иди туда, где тебе помогли сделать такой живот, ясно?

Елик, конечно, перестарался. Говорил он тихо, со стороны могло бы показаться, что мы четверо обсуждаем что-то серьезное, но вполне мирное. Жена для верности взяла его твердой рукой чуть выше локтя. Правильный психологический жест. Так берут провинившегося ребенка, чтобы не зарывался дальше, чтобы чувствовал, что за то, что уже сделано, спуска ему не дадут и никуда больше не отпустят в ближайшее время. Мне хорошо была видна небольшая грудь жены Елика и ее совсем плоский живот, обтянутый кремовым шелковым платьем. А где же, собственно, ее критический срок беременности, на котором ее нельзя волновать, как Елик объяснял Верочке еще месяца полтора назад?