Пасхальные колокола забили чаще, в их звоне вдруг почувствовалось что-то паническое. Константин прислушался: точно, они звучали теперь как набат.

Снаружи побежали люди, упало что-то тяжелое, раздались мужские крики, какие-то команды, детский и женский визг. Все выскочили из харчевни.

И Константин увидел, как по реке к Иль де ла Сите приближаются огромные черные ладьи. Их было очень много, вся река ниже по течению, насколько хватало взгляда, была заполнена их квадратными парусами. Ветер дул споро, зловеще увеличивая на них изображения больших черных птиц — то ли орлов, то ли воронов. Нос и корма кораблей были высоко задраны, спереди — зубастые головы каких-то существ, словно порожденных адом. Борта — прикрыты щитами. Корабли медленно приближались. И шли явно не с миром.

Константин ожидал, что сейчас эти огромные чудища сядут на мель: видно было, что Сена у Сите мелка и илиста. Но те продолжали надвигаться не сбавляя скорости, с неотвратимостью беды, словно заговоренные.

— Беги, монах, прячься, где сможешь, хоть под землю! Сейчас здесь начнется ад! — услышал брат Константин за спиной ставший совершенно трезвым голос своего недавнего нахлебника, но, когда оглянулся, того уже не было.

Монах сунулся в подвал харчевни, но там все уже было забито, и его просто вытолкнули наружу. Тогда он бросился по лестнице на чердак — та же история. По улицам метались толпы тех, кому, как и Константину, нигде не удалось найти убежища.

Все произошло очень быстро: ладьи уткнулись носами в ил, и из них посыпались до зубов вооруженные гиганты. Ловко, хорошо зная свое дело, они забросили крюки с канатами на крепостные стены и быстро, словно огромные пауки, стали взбираться по ним наверх. Было что-то наводящее ужас именно в этом их паучьем спокойствии. Жертва замерла в предсмертном оцепенении. Совсем скоро она забьется в паутине…

Немногочисленных вооруженных наемников моментально смяли. И на парижских улицах началась бойня. Пришельцы не щадили никого. Отовсюду неслись женские мольбы, визг и вопли: викинги ловили и насиловали женщин, потом бросали тут же, в апрельскую грязь — голых, с неестественно вывернутыми конечностями, окровавленных, похожих друг на друга, подобных жутким куклам из-за заплывших от кровоподтеков лиц. На иных еще оставались лоскутья нарядных пасхальных обновок…

Брат Константин понял, что укрыться уже не получится, прижался к стене какого-то дома, закрыл глаза и стал молиться. Вдруг он услышал чавканье грязи под чьими-то ногами, совсем рядом, и одновременно — хриплый хохот нескольких глоток. Монах открыл глаза и увидел, что окружен кольцом викингов. Впереди стоял широченный бородач в кожаных штанах, с окровавленным мечом. Викинги стали притворно складывать руки на груди и, закрыв глаза, «молиться». Один из них отбросил что-то в сторону. Константин неосознанно проследил взглядом за брошенным предметом: это была маленькая человеческая голова, и он успел узнать голову девочки-акробатки. Он почувствовал приступ ужасной тошноты и упал перед гигантами на колени. И боковым зрением увидел, как потащили по грязи его недавнего собеседника Ходорика — тот кричал что-то странное, повторялись слова «игра» и «стол»[97].

Константин понял, что это конец, что сейчас в грязь покатится и его голова. Он поднялся с коленей, стараясь вернуть себе подобие достоинства. Бородатый викинг удивленно-насмешливо приподнял бровь.

Брат Константин выпрямился и начал молитву дрожащим голосом, но постепенно знакомые слова возвращали ему твердость:

Викинги переглянулись одобрительно-насмешливо, широченный бородач вынул из ножен меч… Брат Константин зажмурился и почувствовал, как что-то горячее полилось по его ногам. И услышал хохот. Викинг почему-то не снес его голову. Он всего лишь рассек ремень на перекинутой через плечо монаха суме. Поддел упавшую суму мечом и вынул содержимое — его книги, перья и пергаменты. Викинги продолжали потешаться.

Широченный, наконец, произнес по-франкски — с ужасным выговором, словно река перекатывала камни:

— Ну вот, ученый монах, ты хотел встретить смерть стоя, как мужчина, а обоссался!

Потом он затолкал все обратно в суму и сунул Константину в руки. И тот почувствовал, что его пергаменты как-то связаны с тем, что прямо сейчас его — не убьют.

Викинги поволокли его куда-то по улице, переступая через трупы, похохатывая, указывая на него пальцами и зажимая носы.

На подворье Нотр Дам они составили вместе березовые тротуары и соорудили что-то вроде широкого помоста.

На помосте уже стояли бледный король Карл, архиепископ парижский Энеас, секретарь Нитард, аббат Сен-Жермена, монахи и целая толпа празднично одетых придворных.

Викинги деловито сволакивали в кучи трупы телохранителей короля и уничтоженного отряда наемников. Брата Константина тоже забросили на помост. С неожиданной ловкостью для такого грузного человека на помост за ним запрыгнул и рыжебородый. Конечно, это и был Рагнар.

— Да, нечасто мне приходилось рубить головы такому избранному и нарядному собранию! Прости, твое величество, и потерпи поблизости моего смердящего монаха. Мне он по нраву. Он встал в полный рост перед моим мечом, хоть и обоссался. К тому же долго вам его терпеть все равно не придется… Эй, монах! Доставай из сумки свои хреновины и пиши всё, что сейчас увидишь. А увидишь ты очень интересные вещи.

Константин уже лихорадочно доставал свои письменные принадлежности.

— Пора и нам описывать свои дела, не всё же франкским королям! — Рагнар хохотнул. — Они там много чего понапишут, да не так как было, а по-ихнему. Так что, зассанец, ничего от себя не прибавляй, пиши всё как есть, всё, что видишь! Сам-то проверить я не смогу, писанину разбирать мне недосуг, а верные люди найдутся.

Он кивнул. На помост зачем-то втащили несколько весов и поставили в ряд.

— А увидишь ты, монах, — продолжил Рагнар, — вот что: если не будет собрано и принесено мне на это подворье семь тысяч фунтов самого чистого серебра, то слетит с плеч голова короля франков, ну и остальных тоже. А ну, ребята, принесите-ка мне кресло — ноги уж не те, что раньше. Зато с руками все в порядке — рублю и правой, и левой. И не страшись, король, ничего и почувствовать не успеешь: молочница масло так чисто не разрежет горячим ножом, как я отделю голову от шеи.

Лицо короля было уже не просто бледным, оно приобрело землистый оттенок.

— Ты убил всех моих людей, кто же будет собирать для тебя серебро? — тихо спросил Карл.