Эта книга представляет собой монструозный том, содержащий в буквальном смысле сотни страниц рассуждений об индийских Ведах, швейцарской эпической поэзии, средневековой схоластике, Гёте и Шиллере и о чем угодно еще, что только может послужить иллюстрацией, помогающей выразить два полюса человеческого опыта. «Я читаю Юнга со смешанными чувствами, — написал Роршах в июне. — Там есть много правильных вещей, определенно много, но они встроены в очень странную архитектуру». Пятью месяцами позже:

«Я сейчас перечитываю “Типы” Юнга уже в третий раз, но все еще не могу заставить себя начать работать над рецензией, которую мне нужно написать. В любом случае мне нужно существенно скорректировать мои прежние суждения о нем. В этой книге потрясающе много всего, и… пока что я не вижу способа противопоставить изложенную им дедуктивную структуру идеям Фрейда. Я вгрызаюсь в книгу, но, как только что-то начинает проклевываться, у меня возникают опасения насчет моих собственных идей».

Одна из его жалоб на изоляцию в Геризау была такой: «Я очень хочу провести долгую беседу с кем-нибудь о Юнге. В книге много хороших вещей, и мне чертовски сложно понять, в каком месте предположения начинают идти по ложной траектории». В январе 1922 года он все еще испытывал эти трудности: «Я вынужден согласиться с Юнгом, который разделяет сознательный и бессознательный подходы и говорит, что когда сознательный подход экстравертный, то бессознательный будет компенсаторно-интровертным. Конечно, такая терминология ужасна, эти формулировки жестко столкнули лбами, но вполне очевидно, что идея компенсации очень значима». Кроме того, Юнг уже говорил о том, что Роршах считал своей собственной, выделяющейся из общего ряда позицией: «Большинство случаев имеют как интроверсивные, так и экстраверсивные аспекты, каждый тип на самом деле несет в себе сочетание этих двух явлений».

«Психологические типы» заставили Роршаха заново обдумать свои идеи и свою собственную психологию. «Я думал поначалу, что типы Юнга являют собой чисто спекулятивную конструкцию, — поделился он мыслями с бывшим пациентом, пастором Бурри. — Но когда я, в конце концов, попытался вывести юнгианские типы из результатов своего собственного эксперимента, то увидел, что это возможно. Это значит, что мой собственный тип намного сильнее, чем я думал, удерживал меня в рамках предубеждения, когда я пытался сопротивляться идеям Юнга».

Признавая, что его реакция характеризовала некие черты его личности, Роршах смог не только проникнуть в самую суть теории Юнга, но также доработать свои собственные прежние идеи. В диссертации он писал: «Мое отношение к рефлекторно-галлюцинаторным процессам может показаться некоторым читателям субъективным — например тем, кто воспринимает мир аудиально (людям аудиального типа), — поскольку эти строки написаны человеком, который в собственной жизни первым делом опирается на моторику (то есть относится к моторному типу), а во вторую очередь — на зрительный опыт (визуальный тип)». В дневнике Роршаха, в записи от 28 января 1920 года, сказано: «Снова и снова мы сталкиваемся с тем фактом, что интроверты не могут понять, как думают и ведут себя экстраверты, и наоборот. И они даже не понимают, что имеют дело с другим типом личности». Теперь Юнг вывел эту проблему на передовую. Если идеи обусловлены собственной психологией теоретика, то возможна ли вообще какая-либо универсальная теория?

Юнг разделил мир на восемь отдельных мировоззрений, но структура Роршаха шла на риск еще более основательного релятивизма, разрушая унитарную истину в бесконечном разнообразии стилей восприятия. До появления «Психологических типов» Роршах мог использовать только собственный баланс различных качеств, чтобы писать о сложных хитросплетениях его чернильного эксперимента. Будучи блистательным интуитивным читателем протоколов теста, он также попытался придать результатам крепкую числовую основу. Он написал, что исследователь, склонный полагаться на ответы Движения или, наоборот, уделяющий им слишком мало внимания, будет испытывать трудности с тем, чтобы надлежащим образом вывести результаты теста, но считал, что сам он способен соблюсти правильный баланс. Он всегда отказывался рассматривать ответы Движения или Цвета как что-то «лучшее» или «худшее». Книга Юнга заставила его осознать собственную пристрастность, даже, так сказать, «пристрастность беспристрастности».

В диссертации Роршах был вынужден признать, что психология, которую он описывал, была его психологией. Позднее, однако, он считал, что его чернильные пятна дают ему доступ к образу видения мира всех и каждого. Но искреннее принятие факта, что все на самом деле очень разные, уже не давало безапелляционно заявить, что он в любом случае способен преодолеть эти различия.

Пока Роршах боролся с Юнгом и со своими невротическими пациентами, его идеи продолжали развиваться, во многом касаясь того, во что эволюционирует тест в наступающем веке. Он отошел от предпосылки, что главными открытиями теста являются тип восприятия и баланс между интроверсией и экстраверсией. Он стал обращать более пристальное внимание на манеру разговора испытуемых: была она лихорадочной и принужденной или спокойной и расслабленной. Он поднял вопросы, которые вызвали целое столетие обсуждений: влияет ли личность испытателя на результаты теста; выявляет ли тест неизменные личностные черты или же отражает лишь настоящую ситуацию в жизни испытуемого и его текущее настроение; делает ли стандартизация тест более надежным или просто более структурированным; должны ли ответы обрабатываться по отдельности, или их нужно рассматривать в контексте всего протокола? «Мой метод все еще находится в стадии детства», — писал Роршах 22 марта 1922 года. «Я полностью убежден, что после того, как будет накоплен достаточный опыт проведения тестов с основным набором чернильных пятен, откроются пути к созданию новых, более специализированных пятен, которые, несомненно, позволят делать более разнообразные выводы».

Его подход оставался осторожным. Заметно, писал он, что испытатели влияют на содержимое ответов в большей степени, чем на формальные аспекты протокола, «но, конечно, систематическое изучение данного вопроса крайне необходимо». Получение количественных данных существенно даже при комплексном подходе: «Следует сохранять целостный взгляд на весь объем выводов, чтобы не запнуться на оценке одной отдельно взятой переменной, но даже после большого опыта и многолетней практики я считаю совершенно невозможным получить определенную и надежную интерпретацию, не выполняя расчетов». Должен ли испытатель свободно трактовать результаты на собственное усмотрение или быть привязанным к более-менее жестким формулам, — «дилемма, которая часто возникает при использовании этого теста». Роршах встал на сторону научной объективности: «Вся моя работа показала, что в случае, когда ситуация сама по себе не ясна, лучше пользоваться методом жесткой систематизации, чем допускать произвольные толкования».

Новые открытия продолжали его удивлять. Когда очередной ассистент-волонтер в Геризау начал проводить тест с пациентами клиники для глухонемых в Санкт-Галлене, Роршах ожидал, что глухонемые станут давать много кинестетических ответов, но «это ожидание оказалось ложным, — они главным образом визуально истолковывали мелкие детали, почти не давая Дв-ответов!». Опираясь на прошлый опыт, это было «очень понятное, но все же неожиданное открытие». Из этой и других похожих находок он сделал вывод, что было еще рано пытаться выстроить теорию для объяснения чернильного теста. Лишь после углубленного опыта с более широким спектром пациентов правильная теория «встанет на свое место сама по себе».