Пикассо был рад, что вернулся в студию один. Когда он поднял коллаж и внимательно посмотрел на картонку, то увидел буквы, аккуратно вырезанные из газеты «Фигаро» и образующие фразу Je t’aime aussi: «Я тоже люблю тебя». Рядом с ними Ева приклеила ярлык от бутылки перно, которое они пили в тот вечер в бистро «Тамбурин». Уголок был украшен полоской ярко-желтой шелковой ткани, и Пикассо сразу же узнал в нем отрезок подкладки от ее кимоно.

Хотя Мистангет уже перестала исполнять номер гейши, Пикассо знал, что он никогда не забудет чувственный шелковый наряд, в котором Ева вышла на сцену «Мулен Руж». Мрачное ощущение тщетности бытия, с которым он уезжал из Парижа, начало рассеиваться. «Вы полны сюрпризов, мадемуазель Гуэль», – подумал он. Его сердце преисполнилось оптимизмом в отношении жизни, искусства и любви. Такого подъема он не испытывал уже очень долгое время.

Весна пробуждала к жизни новые начинания, и теперь она станет началом их отношений с Евой. Он не имел представления, как это перенесет Фернанда, но Ева уже изменила его. И Пикассо нравилась эта перемена.

Сейчас это было для него самым важным.

Пикассо немного помедлил, а потом у него появилась идея. Он взял ключ, лежавший рядом с мольбертом, и прошел по коридору в студию одного из своих испанских друзей. У Мануэля вечно не хватало денег, и он почти не говорил по-французски, поэтому за несколько драгоценных сантимов он мог стать идеальным исполнителем для той работы, которую Пикассо собирался ему поручить. В Гавре он часто думал о Еве – она даже часто снилась ему, – и слова из стихотворения Поля Верлена «Сон, с которым я сроднился» снова и снова возвращались к нему как ласковое поощрение.

В его сердце и разуме Ева была всем: невинной девушкой из пригорода, парижанкой Марсель Умбер, швеей, костюмершей, экзотической гейшей, полячкой, француженкой, чувственной, миниатюрной, искренней… и бесконечно совершенной. Хотя стихотворение и раньше нравилось ему, оно никогда не трогало его так сильно, как сейчас.

Пикассо протянул ключ своему другу, нервничая, как мальчишка, и думая о том, к чему это может привести. Сообщение, произнесенное шепотом по-каталонски, было очень простым: «Скажи ей, что я вернулся на Монмартр, и передай ключ от моей студии, чтобы она могла приходить туда, когда захочет».

Поскольку было уже поздно, Ева села на трамвай и проделала остаток пути вверх по Монмартру на фуникулере. Эти удобства были излишеством, но когда она наконец поднялась по крутым лестницам на улицу Фуатье, то слишком разгорячилась и запыхалась: в таком состоянии встречаться с Пикассо не годилось. Будущее одновременно пугало и возбуждало ее.

Для встречи с художником Ева надела темно-синее платье с латунными пуговицами и простую шляпку-«колокол», которую приобрела вчера по настоянию Фернанды. Сейчас она специально ее надела. После вчерашнего разговора она больше не жалела Фернанду, которая, по ее мнению, не ценила Пикассо так, как он того заслуживал.

У Евы подкашивались ноги, когда она шла по неровному дощатому коридору Бато-Лавуар. Густой аромат специй, жаркого и скипидара наполнял воздух, и она странным образом находила это сочетание приятным. Так пахло в мире Пикассо.

В конце второго коридора Ева вставила ключ в замочную скважину и повернула дверную ручку. Она задержала дыхание, чтобы сердце билось ровнее. Студия была окутана густыми тенями от единственной свечи, горевшей на столе рядом с мольбертом, где стояла картина, которую он назвал Ma jolie. Пикассо держал в руках кисть и мелкими шагами расхаживал взад-вперед перед полотном. Он был полностью обнаженным. Пламя свечи и лунный свет скрывали его мускулистый торс в такой глубокой тени, что на мгновение он показался ей похожим на мраморную статую. Ее тело откликнулось на его наготу. Еве нравилось, что он мог быть таким свободным и дерзким. Ей самой хотелось стать такой же.

Пикассо повернулся и посмотрел на нее, когда она закрыла дверь, но не попытался прикрыть свое обнаженное тело. Ева снова ощутила поток энергии, возникший между ними.

– Трудно найти такси в такой час? – спросил он.

– Они всегда дежурят у госпиталя Сен-Мишель, но я успела на последний трамвай.

– Рад, что ты согласилась прийти.

– Я хочу быть здесь, Пабло. Теперь я лучше понимаю, что происходит.

Он шагнул к ней, потом остановился. Сейчас Ева очень ясно видела его лицо: контуры щек и носа, линию рта. Мысли и страхи мелькали в ее сознании, но во всем присутствовала некая определенность, поэтому она твердо ответила на взгляд его черных глаз. Она понимала, что ей ничего не угрожает.

– Это не было задумано как очередной роман, – произнес он.

– Но тогда что же это? – спросила она. Пикассо еще не подозревал о связи между Фернандой и Оппи, и отношения между ними формально оставались прежними.

Ева согласилась прийти сюда потому, что любила Пикассо и теперь верила, что он отвечает ей взаимностью. Еще какое-то время тайная связь между ними будет продолжаться, а остальное прояснится само собой в ближайшее время.

– Я больше не хочу таких отношений, которые не могу разделять полностью. Я собираюсь жениться на тебе… то есть если ты этого захочешь. Хотя, может быть, ты уже дала обещание Маркуссису?

У Евы отлегло от сердца, и она улыбнулась.

– Луи никогда не был твоим соперником. Никто не может соперничать с тобой, и тебе это хорошо известно. Но нам нужно еще какое-то время пожить порознь, прежде чем мы соединимся навсегда.

– Возможно, ты и права. Но мы все равно будем вместе. Сейчас ты здесь, и мы оба знаем, что это значит. Для меня этого достаточно, – он обвел комнату рукой. – Что ты здесь, в этом месте. У меня необычная сущность: работа, странности, предрассудки. Со мной будет нелегко – иногда я бываю резким и требовательным, – поэтому я хочу, чтобы ты хорошо понимала, во что ввязываешься.

– Пока еще ты меня не испугал.

Он подошел поближе, желая обнять ее. Еве показалось, что время остановило свой бег, и она могла чувствовать биение его сердца через тонкую ткань платья. Потом он очень ласково и едва ли не почтительно поцеловал ее в лоб.

– Ах, mi amor, не будь такой решительной, – предупредил он, поочередно целуя ее в щеки, а потом в губы. – Я безумно хочу тебя. Боюсь, мне уже не совладать с собой.

Он умело провел пальцами по изгибам ее маленького тела, потом вернулся к выпуклостям груди под тканью платья. Ева чувствовала, что он весь дрожит. Странным образом, даже тишина в его студии казалась священной. Таинство, происходившее между ними, увлекало их в теплую и надежную гавань, которую оба уже давно хотели обрести. Они понимали, что битвы еще впереди, но сейчас не было никакой надобности говорить об этом.

Он нежно опустил Еву на кровать и снял платье через голову. Белые простыни, касавшиеся ее обнаженной кожи, были чистыми и хрустящими. Ева замерла от предвкушения того, что должно было произойти.

Пикассо изогнулся над ней и наклонил голову к ее лицу в молчании, похожем на церковное причастие. Он помедлил всего лишь мгновение, прежде чем прижаться теплыми губами к ее губам. Ее мысли закружились, и она выгнула спину.