Что тут можно сказать? Стихотворение страшное. В нём заключена, пожалуй, неменьшая сила презрения и ненависти, чем та, что была заложена Маяковским в пьесы «Клоп» и «Баня».

Сразу вспоминаются слова Петра Незнамова, который сказал про Маяковского:

«Он и С.Кирсанова ставил на ноги. Как он был внимателен к его росту! А к росту других? А как он был по-настоящему рад, когда впервые услышал, что рота красноармейцев шла и пела „Будённую“ Асеева. Он был рад вдвойне и за Асеева, и за расширение словесной базы поэзии».

Теперь его питомцы высказали своё отношение к нему.

Николай Асеев:

«Главное, что мы не представляли, как горько у него было на душе. Ведь он никогда не жаловался на свои «беды и обиды»».

Вряд ли Владимир Владимирович успел заглянуть в «Комсомолку» до своего выступления в прениях – иначе он наверняка ответил бы на этот поэтический выпад, на этот мощный безжалостный удар, изложенный в его же стиле – лесенкой.

Своим вступлением в РАПП Маяковский ошарашил не только своих бывших соратников-рефовцев. Его бывшие оппоненты (рапповцы) были ошеломлены не меньше. Бенгт Янгфельдт даже пишет, что в их рядах воцарились «переполох и растерянность». Один из лидеров РАППа, писатель Юрий Либединский, впоследствии писал, что они очень боялись «драчливого» характера Маяковского, но им льстило, что к ним присоединился такой выдающийся поэт.

Видимо, из-за этой растерянности руководства пролетарской ассоциации ничего торжественного в процессе приёма новых членов не было.

Александр Михайлов:

«Процедура приёма была скучной и унизительной для поэта. Он прочитал „Во весь голос“, прочитал без вдохновения, без подъёма. Рапповские наставники давали советы, как надо жить и о чём писать».

Вероника Полонская:

«Я много раз просила его не нервничать, успокоиться, быть благоразумным.

На это Владимир Владимирович ответил в поэме:

Илья Сельвинский впоследствии любил цитировать Давида Бурлюка, повторяя написанные им в Нью-Йорке сторки:

«Острейший Илья Сельвинский, сотрясая по-австралийски дерево, на котором сидит Маяковский, говорит: „Крах футуристов не случаен“».

А Всеволод Мейерхольд в этот момент уже вплотную занялся постановкой «Бани». Актриса Мария Суханова вспоминала:

«Шёл январь-февраль 1930 года. Мы репетировали „Баню“ за столом с Мейерхольдом и Маяковским…

Был он в те дни светлый и радостный. Каждый день приходил в свежей сорочке и всё новые галстуки повязывал. Как-то мы вздумали пошутить по этому поводу: стали перешёптываться, подсмеиваться, косясь на галстук. Маяковский не выдержал:

– Ну, чего вы ржёте?

Кто-то робко сказал:

– Да вот галстук опять новый!

– Мало ли что – захотелось! – ответил он и сам густо покраснел.

Мы захохотали».

Как видим, Маяковский оставался всё тем же Маяковским, хотя начавшийся февраль добавил к делам, связанным с юбилейной выставкой и вступлением в РАПП, ещё одно не менее важное и ответственное дело – отправить за рубеж рвавшихся туда Бриков.

Уже больше трёх недель прошли со дня опубликования в «Комсомольской правде» статьи Маяковского, доказывавшей необходимость поездки «супружеской пары» за границу, но результатов не было никаких: британскую въездную визу им по-прежнему не выдавали, советские загранпаспорта – тоже.

Если отсутствие визы понять как-то ещё можно было (забюрократились англичане, с кем не бывает), то задержка с советскими паспортами была абсолютно не понятна.

В самом деле, достаточно убедительные объяснения этой «истории» отсутствуют. Основная (и, пожалуй, единственная) информация о ней исходит из дневниковых записей Лили Брик. А в них говорится, что обеспокоенные Брики решили обратиться «на самый верх». Кто именно подал такую идею, сказать трудно – никаких документальных свидетельств на этот счёт до наших дней не дошло. Известно лишь, что хлопотать за себя Брики направили Маяковского.

Аркадий Ваксберг заподозрил в этом очередной гепеушный трюк, написав:

«…заграничные паспорта Брикам всё не выдавали (будто бы), и Маяковский отправился к Лазарю Кагановичу (словно всемогущий Агранов в одночасье лишился своих полномочий), который только стал партийным боссом Москвы, сохранив за собой пост секретаря ЦК и выдвинувшись к тому времени на второе место в партийной иерархии – после Сталина».

Первая часть приведённой цитаты возражений не вызывает. Секретарём ЦК ВКП(б) Лазарь Моисеевич Каганович тогда действительно был. А всё остальное построено на сведениях, не соответствующих действительности. Ведь «на самый верх» Маяковский отправился в конце января, а «партийным боссом Москвы» (первым секретарём Московского комитета партии) Кагановича избрали только в апреле, то есть три месяца спустя. Утверждение, будто он занимал тогда «второе место в партийной иерархии» (да ещё и – «после Сталина»), тоже не выдерживает критики. Рядом со Сталиным в тот момент находились Молотов, Ворошилов и другие члены политбюро, известные стране намного больше Лазаря Кагановича, который числился тогда всего лишь кандидатом в члены этого партийного ареопага, войдя в его состав только летом 1930 года – после XVI съезда партии. Но даже и после этого Лазарь Моисеевич никогда не был «вторым» человеком в кремлёвском руководстве, занимая посты очень ответственные, но всё же третьестепенные.

Вернувшись к визиту Маяковского к «секретарю ЦК» Л.М.Кагановичу, отметим, что он в ту пору руководил организационной работой, то есть занимался подбором, учётом и подготовкой партийных кадров. К выдаче загранпаспортов рядовым (и тем более, беспартийным) советским гражданам он не имел никакого отношения. И, тем не менее, в дневнике Лили Брик есть запись от 27 января 1930 года:

«Володя был сегодня у Кагановича по поводу нашей поездки. Завтра вероятно решится».

В воспоминаниях Лили Юрьевны, появившихся какое-то время спустя, это событие описано ещё более эмоционально:

«Володя пришёл от Кагановича очень весёлый, сказал: "Лилечка, какое счастье, когда хоть что-нибудь удаётся"».

И Брики паспорта получили. 15 февраля 1930 года.

Ваксберг к этому добавляет:

«…по воспоминаниям домработницы Бриков П.Кочетовой, паспорта им не просто выдали, а спешно, с курьером, доставили на дом».

Что ж, всё это вполне могло произойти. Вот только странно, что в мемуарах Л.М.Кагановича «Памятные записки» о встрече с поэтом, которому за шесть дней до этого аплодировал Иосиф Сталин, не говорится ни слова.