Слова Лили Юрьевны, что «это очень плохо», вызвали у Ваксберга резонный вопрос:

«Кому – плохо? Мы вправе – и должны! – задать этот важный вопрос. Чем обременила и обеспокоила Лилю неявка анонимного адресата, если просьбой оставить свой адрес ограничилось полученное ею задание? Почему данные ей поручения, которые она в своих письмах неуклонно шифрует, Лили принимала так близко к сердцу?»

Обращение Лили Брик к Маяковскому с просьбой («обязательно скажи Снобу») у Валентина Скорятина тоже вызвало вопросы:

«…как же можно выполнить такое поручение? Искать Эльберта по Москве? Трезвонить ему домой, на службу?»

Аркадий Ваксберг:

«Перечень загадок станет ещё более длинным, если учесть, что именно „Сноб“ – чекист Лев Эльберт, а не кто-то другой из друзей-литераторов (впрочем, с ними уже всё было порвано) – невесть почему оставил свою московскую квартиру и переселился после отъезда Бриков в Гендриков, заменив их собой в качестве ежедневного и непременного общества „осиротевшему“ Маяковскому. Лубянские иерархи от него просто не отлипали, случайно (или намеренно?) оттеснив от поэта его привычный круг».

Валентина Скорятина тоже заинтересовало, зачем Лев Гилярович поселился «под одной крышей с Маяковским»:

«Для того, чтобы хоть как-то сгладить одиночество поэта?»

13 марта из Берлина в Москву полетела новая весточка:

«Передал ли тебе и Яне привет Оболенский?»

Эта фраза говорит о том, что разъезжавший по заграницам 28-летний кинорежиссёр Леонид Леонидович Оболенский тоже выполнял какие-то поручения Лубянки.

А Маяковский оказался в это время в Москве в одиночестве.

Аркадий Ваксберг:

«Но это вовсе не значит, что в роковом отъезде Бриков – именно в нём, а не в чём-то другом – непременно кроется загадка гибели Маяковского, будто бы подготовленной шефами лубянского ведомства.

Настоящей загадкой было – и остаётся – только одно: как могла Лиля, с её безошибочно тонким чутьём, легкомысленно отправиться в не слишком ей нужный вояж и оставить Маяковского на столь длительный срок наедине с собою самим? Притом в тот самый момент, когда его нервное напряжение было уже на грани срыва… Не оттого ли, что эта поездка была прежде всего нужна вовсе не ей, и отложить её она уже не могла, даже если бы захотела?

Впрочем, и эта гипотеза нуждается в доказательствах. Абсолютно достоверных пока не существует».

Здесь Аркадий Ваксберг вновь подошёл почти вплотную к разгадке главной тайны «горлана-главаря». Правда, он всё ещё пытался как-то оправдать поведение Лили Брик, не желая признавать, что это они, Брики, вместе с Аграновым вынесли Маяковскому мстительный приговор. Пока Лили Юрьевна и Осип Максимович находились в Москве, это мщение совершалось нанесением поэту мелких, но весьма чувствительных «уколов». Отправив Бриков за рубеж, «Аграныч» мог приступить к осуществлению главных ударов.

Вскоре в Берлин приехали Эльза Триоде и Луи Арагон, с которым Брики давно хотели познакомиться. Лили Юрьевна записала в дневнике: «Хорош Арагон». Но чуть позднее добавила, что он…

«…не встречается с Эйзенштейном за то, что тот жал руку Маринетти и снимался с ним на фотографии».

Но ведь Маяковский тоже пожимал руку этому итальянскому футуристу, что, однако, не помешало Арагону встречаться с экс-футуристом советским.

Впрочем, мы несколько забежали вперёд, начав рассказывать о событиях, которые происходили в марте. В феврале тоже случилось немало интересного! Поэтому вернёмся во второй месяц 1930 года.

Ещё 17 февраля, получив резолюцию о необходимости передачи экспонатов выставки «20 лет работы Маяковского» в Публичную библиотеку имени Ленина, её директор Владимир Иванович Невский (Феодосий Иванович Кривобоков) поддержал это предложение.

Маяковский через несколько дней написал ответное письмо:

«В Публичную библиотеку СССР им. В.И.Ленина

Согласно предложению библиотеки – передаю полностью выставку «20 лет работы».

Согласно с постановлением собрания от 15.II.30 г. и решения Ударной бригады необходимо:

1. Отдельную площадь (для постоянного показа и работы).

2. Пополнение, в согласии с Ударной бригадой, – новыми материалами.

3. Организованный показ рабочим клубам Москвы и др. гор. Союза.

23. II.30 г.».

Выставка была передана в Литературный музей, находившийся при Публичной библиотеке, а Маяковский полностью переключился на участие в постановке спектакля «Баня» в театре Мейерхольда.

Скорее всего, именно об этом моменте воспоминал Иван Гронский, занимавший тогда пост ответственного редактора газеты «Известия»:

«Я обычно после окончания работы в „Известиях“ – а она кончалась поздно, часа в три, иногда в четыре, а иногда и того позже – шёл домой пешком… И вот в одну из таких прогулок ночных на бульваре Тверском я совершенно неожиданно встретил Маяковского. Может быть, это было два часа, может быть, это было три часа. Но это была ночь… Ну, поздоровались и пошли с ним гулять…

И вот во время этой беседы Маяковский заговорил о том, что ему не везёт в любви. Он такую фразу пустил: «На Серёжку бабы вешаются, а от меня бегут». Серёжка – это Есенин… «На Серёжку бабы вешались, а от меня бежали и бегут. Я, – говорит, – не понимаю, почему». Это тема, мужская тема, она заняла довольно много времени. Я говорю: «Не может быть, чтобы от вас девушки бежали». – «Да нет, – говорит, – бегут». Вот – он ухаживал за такой-то, за такой-то… он даже называл имена. И что вот личной жизни ему так устроить и не удалось.

Собственно, семьи-то, он говорит, у меня нет. «Я связан с Бриками, но это больше дружба, чем, собственно говоря, какая-то другая форма близости». Заговорили мы о Яковлевой. Я знал от Василия Каменского о том, что он познакомился в Париже с Татьяной Яковлевой. Она на него произвела впечатление, словом, влюбился в неё. И, что называется, влюбился по уши… Он ей много обещал. Она ему отказала… Вторично делал предложение ей. Ну, словом, предложение Татьяне Яковлевой он повторил три раза. И получил трижды отказ… «Вот видите, как мне не везёт. Она знала, что я выдающийся поэт, что у меня в Советском Союзе уйма поклонников, что слава у меня, так сказать, большая, и что меня везде принимают как большого поэта». Но, говорит, несмотря на всё это, я получил отказ».

О том же времени написала и Наталья Фёдоровна Рябова (Симоненко), которая в «Указателе имён и фамилий» 13-томника Маяковского названа его «знакомой»:

«После выставки Маяковский сильно изменился, нервничал, был мрачным. Бриков не было в Москве. Всё чаще звонила по телефону какая-то одна женщина. Я понимала, что это одна и та же, так как разговоры были всё время почти одинаковые. Мне трудно сейчас воспроизвести их, но впечатление у меня осталось, что это были всё какие-то инструкции, даваемые Маяковскому, для сокрытия уже бывших встреч и организации будущих. Во время этих разговоров Маяковский всегда волновался, потом долго ходил по комнате молча».