По ходу этого бессмысленного механического процесса Птицын думал о своем первом поцелуе. В этих воспоминаниях не было ничего идиллического, пожалуй, они были даже неприятны. Дебелая одноклассница, на голову выше его ростом, некрасивая и мясистая, испытывала тогда, впрочем, как и Птицын, муки разбушевавшейся плоти, что-то вроде скрытых тектонических процессов, подошедших к критической точке, пока еще контролируемой приборами в качестве границы нормы, но уже чреватой катаклизмами. Дело к тому же усугублялось приходом весны, так что Птицын с одноклассницей составляли пару блудливых мартовских кошек в полнолуние. Кот, понятно, всегда плетется в хвосте у кошки. Так и здесь: одноклассница методично, целый месяц, звонила Птицыну, напрашиваясь послушать Вивальди. Птицын, влюбленный в Машу, прошедший через все страдания первой любви, не хотел удовлетворяться суррогатом, когда перед ним сиял бриллиант чистой воды, но этот бриллиант был недоступен, он оставался на музейной полке или прилавке дорогого ювелирного магазина, а весна бушевала, кровь циркулировала, плоть дыбилась и гнала Птицына на улицы ночной Москвы, - словом, спустя месяц он сдался и приготовил своего Вивальди. Три дня после этой встречи он никак не мог отделаться от чужого запаха - смеси пудры, помады и еще чего-то такого противного, о чем не хотелось думать.

Лянечка оторвалась от губ Птицына и, недовольная, отодвинулась.

- Много на себя берешь! - заметила она Птицыну.

- Не больше твоего! - отбрыкнулся он.

- Михаил! Лянечка готова на все услуги. Займись с ней. Будь мужчиной! Она жаждет ласковой и твердой мужской руки.

Птицын направился к Верстовской, потягивавшей вермут. Он забрал у нее бокал, поставил его на столик. Потом протянул ей руку. Она глядела на него, как затравленный полевой зверёк - сбоку и исподлобья, он - в упор. Руки ему она не подала. Напротив, подобрала под себя ноги, забилась поглубже в кресло, скрестила на животе свои тонкие, длинные пальцы с ухоженными перламутровыми ногтями.

- Ну, хватит! Пора и честь знать! - отчеканил Птицын своим поставленным баритоном, выкинул вперед руки-щупальца и выволок Верстовскую из ее призрачной крепости, как она ни цеплялась за подлокотники. Крепко прижав к груди клубок ее тела, он потащил ее за перегородку. Она вспархивала ручками и ножками, точно взъерошенный птенец в лапах жирного кота.

- Миша! Не зевай. Делай как я!

Лунин с Лянечкой, оставшись в большой комнате, понимающе переглянулись. Лянечка достала сигарету - Лунин чиркнул спичкой. Они закурили.

- Как ты думаешь, это надолго? - поинтересовался Миша.

- Не думаю, - усмехнулась Лянечка.

- Может, чайник поставить?

- Подождем!

Через три минуты, поправляя на затылке растрепавшиеся волосы, вышла Верстовская, и за ней - Птицын.

- Надо ехать! - заявила Верстовская.

3.

Птицын с Луниным на площади перед Домом культуры поймали такси, доехали вместе с девицами до Москвы, где разделились. Лунин поехал провожать Лянечку, Птицын - Верстовскую. Они опять взяли по такси и разъехались в разные стороны, условившись встретиться через полтора часа у табло Ярославского вокзала.

Миша ждал Птицына уже полчаса, приплясывая на месте и поминутно взглядывая на большие круглые часы над головой. Он продрог до костей, проклял все на свете. Обычно Птицын был до тошноты пунктуален, хвастал своей точностью. "Куда он пропал? Разве что Верстовская оставила его на ночь? После всего, что было?! А что было? Голубки ругаются - только тешатся. Какой чёрт дернул его договариваться... Ехал бы домой! И я бы уже был на Азовской!"

Лунин захаживал внутрь вокзала, но там было не намного теплей. Милиционер тащил под руку упиравшегося пьяного. Уборщица мыла пол и бормотала под нос невнятные ругательства. Несколько человек стояло у касс.

Наконец, красный и запыхавшийся, Птицын появился.

- Извини, идиотская ситуация: такси сломалось... Лопнуло колесо. Прямо у Ясенево, километрах в пяти от ее дома... На дороге пусто. Фонарей нет. Темень! И мы кукарекаем.... Минут сорок менял, скотина. Он меняет, а счетчик тикает... Мы сидим рядом с Верстовской. Молчим. А счетчик тикает. Семь рублей. Восемь. Вдруг раз - она взяла и пересела вперед, к таксисту. Я сижу сзади, она - спереди. Всё молчим. Шофер домкратом поднял бок... открутил спущенное... А счетчик тикает. Двенадцать... тринадцать! Мы молчим. Короче, доехали, заплатил таксисту 13 рублей... и еще я сказал: "Спасибо!" Интеллигент проклятый! Правильно Ленин ненавидел интеллигентов!

Они сели в поезд.

- Таких идиотов, как мы с тобой, поискать!.. - продолжал Птицын. -Вместо того чтобы дать им пинка под зад, мы взяли такси, поехали провожать... этих подлецов... Редкие болваны! Знаешь, что сказала Верстовская, когда я ее довез наконец?

- Ну?

- "Спасибо"! Представляешь?

- Вежливая, - хмыкнул Лунин.

- Еще какая! Скажи еще: "учтивая"! - Птицын закипал. - Я ей тоже вежливо: "Не за что". Она чуть-чуть улыбнулась - и опять мне: "Давай кончим эту мочалку?" "Мочалку"! Подобрала словечко! Ночами бессонными думала!.. "Мочалку"!

- А ты?

- Что я? "Давай!" - говорю. Она, видно, думала: вот, мол, взвоет как белуга, грохнется перед ней на колени и давай прощенья просить: "Леночка! Душечка! Позволь боготворить тебя издалека? На расстоянии... Следы ножек твоих целовать буду..." Или: "Выходи за меня замуж! Жить без тебя не могу! Умру, если не пойдешь!" Чёрта с два... От меня не дождется!

Птицын впал в бешенство. Задели его гордость. Тут уж держись!

- Я забыл спросить, - вклинился Лунин, пытаясь слегка сбить Птицына с его "пунктика". - А что вы там делали с Верстовской за перегородкой?

- Где? - не понял Птицын.

- Да у меня! В Ивантеевке.

- А-а... Да ничего не делали... Я схватил ее на руки, очень аккуратно донес, выложил на диван, стал сбрасывать помочи с ее комбинезона... Она руками пихается... и коленями... Знаешь, как "велосипед" делают... упражнение такое... для пенсионеров... Вот она примерно то же делала. И смотрит как мышка-норушка. Ну я ее и отпустил. Вообще, я ничего и не хотел, если честно... и не собирался ничего делать... Просто стало противно. Они меня разозлили... эти две бабы... подлые... Притом что я абсолютно все контролировал.

- Мы когда с Лянечкой ехали, она кивнула на афишу: "Смотри: кино... "Люби, люби, но не теряй головы" - называется... Передай Птицыну".

- Знаю. Югославское. Вот стерва! Что она еще обо мне говорила?

Птицын был не только самолюбив, но болезненно мнителен.

- Ничего не говорила больше.

- А о Верстовской?

- Тоже. Мы тихо-мирно проехались по центру... Она там что-то себе бормочет про Цветаеву, про Джона Фаулза. Как радио... "Спокойной ночи, малыши"... А мы с шофером курим. Я смотрю в окно... И мне хорошо. Люблю кататься в такси.