и грусти, каждую толику счастья принимала с благодарностью и пела за работой, даже и не помышляя роптать.

Думаю, что все счастливые члены собравшейся вместе семьи вспомнили об этом и прочувствовали красоту ее пения, потому что, когда одинокий голосок стал стихать под бременем душевного волнения, мелодию подхватили другие голоса и довели ее до конца так проникновенно, что слово «дом» зазвучало эхом и по всему старому дому, и в ушах у двух девочек-сироток, которые только что встретили первое свое Рождество под этой гостеприимной крышей.

Глава двадцать первая

Беда

– Братец Алек, неужели ты позволишь ребенку гулять в столь морозный день? – осведомилась миссис Сара, заглядывая февральским утром в кабинет, где доктор сидел, читая газету.

– А почему нет? Тебе, хрупкой и болезненной, это действительно не по силам, но моей крепкой девочке ничего не будет, особенно если она оденется потеплее, – ответил доктор Алек заговорщическим тоном.

– Господи, сегодня такой пронизывающий ветер! Заледенил меня до мозга костей! – сообщила тетя Сара, прикрывая кончик покрасневшего носа приличествующе-темной перчаткой.

– В этом я не сомневаюсь, мадам, если носить креп и шелк вместо фланели и меха. Рози ходит гулять в любую погоду, и часик активного движения на коньках ей совершенно не повредит.

– Ну, я лишь хочу тебя предупредить, что шутить с детским здоровьем – дело опасное, и пусть тебя не вдохновляет то мнимое улучшение, которое мы наблюдали в этом году. Роза остается хрупким ребенком и падет жертвой первого же серьезного напряжения сил, как пала ее несчастная мать, – проскрипела тетушка Сара, удрученно покачивая огромным капором.

– И все же я готов рискнуть, – ответил дядя Алек, нахмурив брови, – он всегда хмурился, когда при нем упоминали про ту, другую Розу.

– Ты еще об этом пожалеешь, вот попомни мои слова. – И, обронив это зловещее пророчество, тетушка Сара черной тенью выплыла за дверь.

Нужно вам сказать, что среди недостатков доброго доктора – а они у него, как у всякого, имелись – была чисто мужская неприязнь к непрошеным советам. Он всегда с уважением выслушивал тетушек и часто советовался с миссис Джесси, а вот другие три дамы изрядно измотали ему нервы своими постоянными пророчествами, жалобами и поучениями. Тетя Сара докучала ему сильнее других, и стоило ей открыть рот, в нем немедленно вспыхивал дух противоречия. Он ничего не мог с собой поделать и порой даже подсмеивался над этим с комической прямотой. Только что произошел именно такой случай, потому что до беседы с тетей Сарой он и сам подумывал, что лучше бы Розе подождать, пока ветер уляжется и солнце поднимется повыше. Но раз уж тетя Сара влезла со своим советом, доктор не удержался от искушения махнуть на него рукой и позволил Розе выйти на холод. Он не ждал от этого никакого вреда – она гуляла каждый день, вот и сегодня он с большим удовлетворением проследил, как она пробежала по главной дорожке парка с коньками в руках, напоминая розовощекую эскимоску в костюме из тюленьей кожи; на бегу Роза улыбнулась тете Саре, которая вышагивала торжественно, точно крупная ворона.

«Надеюсь, девочка ненадолго – ветер такой, что проберет до мозга и кости помоложе Сариных», – подумал доктор Алек через полчаса по дороге в город – ему нужно было навестить нескольких пациентов, которых он теперь пользовал по просьбе знакомого.

Мысль эта возвращалась к нему несколько раз за утро, ибо день выдался на редкость студеный и доктор продрог даже в своей медвежьей шубе. Но он твердо верил в трезвомыслие своей племянницы, ему и в голову не пришло, что она решит повторить подвиг Касабьянки[34], правда замерзнув, а не сгорев на своем посту.

Дело в том, что они с Маком договорились встретиться в определенном месте и покататься всласть после того, как закончатся те несколько уроков, которые все же были ему дозволены. Роза пообещала дождаться кузена и дожидалась с твердостью, которая очень дорого ей обошлась, потому что сам Мак после уроков позабыл об их договоренности из-за увлекательного химического опыта – а очнулся, только когда из-за противного запаха газа ему пришлось бежать из лаборатории. Тут он внезапно вспомнил про Розу и сразу же припустил бы на назначенную встречу, но ему запретила мама из страха, что резкий ветер может повредить ему глаза.

– Мама, но она будет ждать меня и ждать, она всегда держит слово, а я велел ей никуда не уходить! – увещевал ее Мак, перед мысленным взором которого встала дрожащая фигурка на ветреной вершине холма.

– Я убеждена, что твой дядя никуда ее не отпустит в такой-то мороз. А если и отпустит, ей хватит ума прийти сюда или, поняв, что тебя нет, вернуться домой, – ответила миссис Джейн, возвращаясь к чтению книги Уоттса о совершенствовании разума[35].

– Ну, раз мне нельзя выходить, пусть Стив сбегает посмотрит, там ли она, – не унимался Мак.

– Ну уж нет, Стив никуда не пойдет. Он и так уже ноги заморозил, да еще и проголодался, – откликнулся Денди, который только что вернулся из школы и торопливо стягивал сапоги.

Мак сдался, а Роза честно ждала до самого обеда, только тогда поняв, что ожидание тщетно. Она как могла старалась согреться, бегала на коньках, пока не устала и не разгорячилась, потом стояла и смотрела, как катаются другие, пока не заледенела; попыталась согреться снова, походив взад-вперед по дорожке, но у нее ничего не получилось; в конце концов она присела под сосной, съежилась и стала смотреть и ждать. Когда она наконец решила вернуться домой, руки и ноги у нее уже онемели от холода и она с трудом преодолевала напор студеного ветра, который немилосердно трепал схваченную морозом розу.

Доктор Алек, вернувшись из города, грелся у камина в кабинете, и тут до него донесся приглушенный всхлип – он тут же бросился к дверям и выглянул в прихожую. Роза, не успев раздеться до конца, осела у печки; она ломала руки и пыталась сдержать крик – такую мучительную боль причиняли ей пальцы, в которых восстанавливалось кровообращение.

– Что с тобой, душа моя? – Дядя Алек с ходу подхватил ее на руки.

– Мак не пришел, а мне не согреться, и от печки только больнее! – Роза вздрогнула, из глаз ее хлынули слезы, зубы застучали, а бедный носик так посинел, что даже смотреть на него было больно.

Дядя Алек в полсекунды перенес ее на диван и завернул в медвежью шубу, Фиби растирала озябшие ножки, он растирал ноющие ручки, бабушка