«Вот это да!» – настороженно-удивленно, но в то же время отчего-то обалдело-польщенно подумала я, сразу припомнив обаятельного умницу Штирлица, советского резидента в самой сердцевине нацистского рейха, согласно незабываемому сериалу. «Неужели они думают, что я могу Родину предать, в которой вся Норвегия наверняка уложится меньше, чем в половину Московской области. Да я-то сама вовсе не Штирлиц: ничего не знаю, ни в чем не разбираюсь и ничего толком не могу – кому такая, да еще в разведке, может понадобиться?! Совсем с ума съехали эти норвежцы».

Вслух же ответила как можно более вежливо-витиевато и притом на чистом русском языке; в случае чего всегда можно будет сослаться, что офицер не совсем правильно меня понял:

– Совершенно не представляю, чем могу быть полезна вашей уважаемой организации, и думаю, что скорее всего ничем. Однако встретиться для беседы с вами согласна, тем более если это всего на полчаса, и готова подъехать в Сандвику примерно через час. Вас устраивает?

– Очень, очень вам благодарен и буду ждать. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь и ни о чем плохом не думайте. Норвегия и норвежцы всей душой хотят помочь своему великому восточному соседу России наладить жизнь людей на основе демократических и гуманитарных принципов, – на хорошем русском и без акцента отвечал офицер невидимого фронта.

Я быстро собралась и поехала, не люблю «тянуть резину» и «рубить собаке хвост по частям». Когда знаешь правду – всегда легче, потому что тогда не надо волноваться, а можно начинать действовать или, наоборот, бездействовать. Неопределенные ожидания чего-то неприятного, непонятного и неизвестного – самая тягостная душевная мука, самый пустой расход жизненной энергии, по крайней мере для меня; пусть они сразу скажут, чего хотят, и тогда я сумею собраться и получше сориентироваться.

На станции «Стабек» в вагон вошла молодая мама с ребенком и села рядом, поставив коляску с малышом прямо напротив и неуклюже загородив ею весь проход. Розовощекий, пухленький мальчик бесконечно-радостно гулил и светло улыбался, всей душой приветствуя весь этот удивительный мир. Поезд тронулся, и в прозрачных незабудково-голубых глазках малыша поплыли отражения дивно прекрасных картин, сменяющих друг друга, как в цветном калейдоскопе. Вначале там плыли золотисто-белые, пушистые и смешные, похожие на медвежат облачка; потом вольно раскинулись озаренные лучистым сиянием не больно-то жаркого сегодня солнца белоснежные коттеджи и виллы; щедрые поля, поросшие какими-то розоватыми цветами, а на заднем плане – величественные, строгие уступы скал в изумрудно-зеленой шубе из мха. Чуть позже там появилось ласковое, как счастливое дитя, слегка зеленоватое море с ритмично-неспешными в вечном прибое поцелуями белого прибрежного песка, с грациозными миражами легких белокрылых яхт. Почти подъезжая к станции назначения, я решила-таки пересесть на сторону ребенка, чтобы самой увидеть хоть часть тех, почти сказочных, невозможно чудесных, пронизанных удивительным голубым солнцем пейзажей. Но я увидела все как обычно: мило, чистенько и аккуратно; просто дома, просто поля, просто большие камни. Ах да, ведь я совсем-совсем взрослая тетенька. Почему лишь бездонные глаза маленьких несмышленышей так легко и просто отражают всю красоту, все величие и совершенство мира? Что случается с нами потом? Эта вечная спешка, сухость, закостенелость, черствость в конце пути – неужели же так и было задумано Создателем?

Давным-давно, годика в три или четыре, по своей, верно, врожденной, неразумности сунула я два пальчика в черную и притягательную, как тайна, электрическую розетку, и несколько бесконечно длинных секунд меня трясло, как лещину в период сбора орехов уполномоченными активистами. Мы все когда-то совали пальцы куда не следует, и всех нас трясло, но ведь став взрослыми, став умными, ответственными и самостоятельными, мы и не думали повторять свою младенческую ошибку. Одного раза попадания под электрическое напряжение хватает нам на всю оставшуюся жизнь. Мы все с возрастом совсем незаметно или даже по собственной воле-волюшке попадаем под такое же напряжение и постепенно приучаемся с этим мучением жить. Как бы само собой мы живем под дичайшим напряжением, мы живем в постоянном ужасе и всенепременно от чего-нибудь трясемся. Даже самый гениальный напиток на свете – водка не может освободить наши пальцы из розетки жизни на хоть сколько-нибудь значительное время.

А теперь меня хотят убедить, что так и было задумано? Я не верю и не поверю – нет и не может быть смысла в такой бессмысленной, но напряженной тряске, вечно опасливом страхе перед жизнью и миром и нескончаемой суете. Так не могло быть и не было задумано! О, откройся мне – величайшая тайна мироздания и смысл сотворения. Тяжко бывает жить, не угадав ту тайну и не поняв, но и умирать – не легче.

Хотя я притащилась аж на целых двадцать минут раньше назначенного времени, высокий и улыбчивый старший офицер норвежской контрразведки принял меня сразу же. Его кабинет с окном-стеной от потолка до пола меня несколько удивил. В кабинете том наличествовала новая и современная белая офисная мебель, оранжевый журнальный столик на металлических трубочках-ножках и такого же цвета апельсина два кресла, последняя обтекаемая и прозрачная модель компьютера без дисковода и вообще каких-либо проводов, рамочка с портретом хорошенького белокурого мальчика лет восьми в футбольной униформе, простенькая белая вазочка с тремя рыже-красными герберами, остекленный супрематрический плакат на стене и ничего более. Ни бумаг, ни ручек с карандашами, ни папок, ни блокнотов, ни календарей, ни дыроколов или канцелярских скрепок на худой конец. Кабинет выглядел аккуратно и несколько пустовато, на двери висела ярко сверкающая золотистая металлическая табличка с именем Рональда Сингсорса.

В общем, дизайн был какой-то совсем-совсем девичий, я бы в жизни не догадалась, что хозяином такого кабинета может быть мужчина, хотя откуда знать: а если он, например, только с час назад въехал в эту чистенькую, новенькую, как для выставки оформленную по последнему слову моды комнатку, да и какое мое дело.

Платинововолосый великан ростом где-то под метр девяносто пять мягким взмахом руки предложил мне сесть в одно из оранжевых, в виде распустившихся цветков, кресел и переставил с письменного стола на низенький журнальный вазу с цветами. Видимо, норвежская секретная служба была большой почитательницей минимализма утонченных форм и не любила перегружать пространство деталями; так усмехалась я про себя, довольно эффективно гася собственную неуверенность и бесприютность в подобном месте.

Офицер нажал какую-то кнопку под панелью своего рабочего стола и сказал, что пойдет варить нам кофе. Полупрозрачные зеленые шторы на огромных стеклах стали плавно съезжаться. Через пять минут он вернулся с подносом, на котором стояли две маленькие беленькие чашечки с хорошим ароматным кофе; изящный, как молодая девушка, молочник серебристого цвета, несколько пакетиков с сахаром лежали на четырехугольной формы блюдечке; сел в кресло напротив, широко улыбнулся и спросил меня какую-то сущую бодягу. Мне с большим трудом припоминается тот разговор, потому что он почти весь вертелся вокруг малозначительной чепухи. Как если бы знатного овцевода начать подробно расспрашивать о его мнении по поводу канонов древнеримской архитектуры – да кому это интересно! Вначале меня спросили, что я думаю о нынешнем русском президенте, его последующем преемнике и путях дальнейшего развития России. Я чего-то там налепетала, стараясь не показаться совсем уж глупой. Ничего оригинального, ни единой своеобразной мысли, только общепринятые банальности крутились в звенящей от пустоты голове, право слово, лучше бы окна в доме домыла. Видимо, в минималистском офисе возникают такие же до крайности минималистские думы. Далее беседа потекла в русле, чем и как Норвегия могла бы помочь России. Я идейно высказалась за большую гуманитарную помощь, помощь в международном юридическом и экономическом образовании и в промышленных технологиях для полной эффективизации и окончательного ускорения современного производства (вот так бы ему ускориться, чтобы все в мире успокоились и от других и прочих совершенно отстали со своими завихрениями в мозгах), само собой культурный обмен. Про себя же я думала: «Ну что он меня «пытает». Взял бы да сам почитал газеты. Ведь так прекрасно знает русский язык. Видимо, беседа со мной нужна ему для какого-нибудь формального бюрократически-статистического отчета. Мол, работаем с русскоязычным населением».