Вадим испарился, он более шести часов не возращался с почты. Как оказалось впоследствии, супруг на обратном пути заблудился и, следуя вовсе не той межгорной тропой, чертыхаясь и слегка матерясь, попал в гости к какому-то очень доброму и радушному, к тому же обожающему посетителей чабану. Да лучше бы он заблудился по пути на аульную почту или хотя бы туда не успел до закрытия, но, к сожалению и по закону подлого бутерброда, Вадим успел и злополучную телеграмму Нине Васильевне, матери Марата, отбил. Текст той телеграммы сочинила, конечно, я; дословно его помню, но воспроизводить в памяти совершенно нет никакого желания.

Предутреннее известие об исчезновении второго мужа та же платиново-шиньонная администраторша курортного местечка встретила со скептической ухмылкой, даже не попытавшись скрыть явного подозрения, что эти молодые мужья просто сговорились сбежать тайком от своих вконец осточертевших, прилипчивых и приставучих, хотя и совсем молодых жен. Перед самым наступлением неласкового рассвета мы с Майей, сами того не заметя, слегка задремали в нашей с Вадимом кровати, а открыв еще туманные глазки от странных, гортанно-чавкающих звуков, обе решили, что мерещится. Перед нами, смачно жуя яблоко, предстал чумазый, взъерошенный, в кровь ободранный, запыленный с головы до ног чем-то белым сам Марат в одних узеньких плавках. Помню, я вскрикнула, а Майка, наоборот, впала в бесчувственный столбняк, но помог тампон со спиртом. Жадно съев все припасы шоколада, фруктов, черного хлеба и сухарей, он принялся за долгожданный рассказ о своих приключениях. При этом порозовевшая Майка радостно звенела смехом, сидя у мужа на коленях, тесно прижималась к нему всем своим послесонным ожившим телом и нежно поглаживала по драгоценному лицу, не в состоянии на него налюбоваться и еще не веря в его реальность.

Мне не было так весело, как этой парочке. Вадим все не приходил с высокогорного телеграфа и уже отсутствовал всю ночь.

Увидя, что местные парнишки вовсю прыгают в речку, Марат решил «тряхнуть стариной», как он сам выразился. Речка оказалась бурной, каменистой, порожистой, но в том месте, где купаются – глубокой и узкой. Мой друг и муж подруги на глубине почувствовал, что его довольно быстро понесло прочь. Наконец он сумел вынырнуть и поплыть под собственным контролем, но чуть дальше по течению начинались большие камни, а повернуть назад уже было невозможно. Ему удалось перед самыми камнями выбраться на противоположный берег, перед тем собрав в кулак всю волю и все силы. В полном изнеможении лежа на каменистом берегу, Марат понял, что, оказывается, для того, чтобы вернуться обратно на тот берег, где остались жена и одежда, ему необходимо нырнуть в небольшой водопадик-водоворотик. Для этого надо было вернуться вверх по течению и начать заплыв именно оттуда.

Марат клялся, что если бы заранее знал, в какой ад придется попасть, он и близко не подошел бы к зловредной речушке. Оказывается у местных подростков это было своеобразное место развлечения, своего рода аттракцион. То, что Марат по простоте душевной принял за обычный пляж, на деле являлось чем-то вроде трамплина или парашютных вышек, где юные кавказские джигиты ковали и испытывали свое мужество перед друзьями. Они-то все об особенностях родной реки были осведомлены, не то что бедный Маратик, промахнувшийся с нужным потоком и попавший в самую стремнину, как кур в ощип. После трехчасовой прогулки по берегу реки в обе стороны от злосчастного места наш дорогой товарищ понял, что другой переправы нигде нет. Поговорив со старожилами и узнав, что ближайший мост находится километров за пятьдесят, он все же решил прыгать в тартарары еще раз. Весь фокус и ужас состоял в том, что чуть выше по течению (оттуда и следовало начинать обратный заплыв) лежали невообразимо колоссальные массивы древних валунов, и река там бесновалась адски: с грохотом, воем, ревом, пеной и туманами мелких брызг; бурлила гибельными водоворотами и создавала непреодолимые преграды для пловцов.

Марат отметил, что вода в реке стала ему казаться страшно холодной, но к этому времени он уже так продрог в плавках и спортивной шапочке и так измаялся, что стало в общем-то все равно. Закрыв глаза и мысленно помолившись высшим силам о спасении, наш друг сиганул в свирепую стремнину.

Короче, Склифосовский. Марат в итоге опять ошибся берегами и пришел к нам пешком, отыскав и перейдя тот самый подвесной мост, что располагался примерно в пятидесяти километрах и от него, и от нашего пансионата на противоположном берегу местного бушующего Стикса. Он похудел, страшно оголодал и абсолютно был измотан, но, увидев нас, по его собственному определению, испытал внезапный эйфорический прилив сил.

К концу Маратова повествования сильно удивленный и озадаченный Вадим также вернулся в наши теплые объятия от гостеприимного пастуха-животновода. Пьяные от счастья и в полном изнеможении мы вчетвером так и упали спать в одну постель. Хорошенько выспавшись, но продолжая и смеяться, и плакать, заявились всей честной компанией к дежурной администраторше, но уже другой: с обычным для здешних мест черными волосами, чтобы рассказать о просто комических недоразумениях и попросить прекратить поиск тела или тел.

И была бы это весьма юморная история со сказочно счастливым концом, если бы не та злополучная телеграмма родителям. Мама Марата сумела утром дозвониться в профилакторий и все подробно выяснила о поисках и в реке, и в окрестностях тела единственного сына. К нашему ужасу и стыду, она разговаривала с блондинистой дежурной уже после возвращения живого и невредимого сына обратно в корпус, но блондинка, видно, отлучалась поправить парик и возвращения блудного пансионера просто не заметила. Случилось какое-то совершенно роковое стечение обстоятельств: и телеграмма дошла что-то невероятно быстро, и согласно инструкции пансионата кто-нибудь обязан всегда сидеть за стойкой при входе, а так мало ли что… Так любой бродяга или женщина не той степени морали могут прийти и гулять по санаторию в свое удовольствие, и ладно, если только они одни. Господи, да намедни нас с Майей в юбках-комбишортах до колен, абсолютного московского хита того лета, не желали впускать в это бдительное здравоохранительное учреждение, а тут вдруг такой прокол!

Узнав о телеграмме и звонке рыдающей матери, Марат немедленно принялся дозваниваться в Москву по единственному инфернально трещащему аппарату. Через час с небольшим он сумел дозвониться домой, и отец ему сообщил, что его дедушка по материнской линии скончался от ишемии сердца прямо в машине «Скорой помощи» – резкий спазм, внезапная сердечная недостаточность, врачи помочь не смогли; а у бабушки при известии об исчезновении единственного внука паралич разбил левую половину тела. Убитая тройным горем Нина Васильевна, мама нашего друга Марата, естественно, была в больнице при своих несчастных родителях. Помню, мы лихорадочно бросали в сумки вещи, не глядя друг на друга и почти не разговаривая; ох, и до чего же гнетущим, ноющим-тянущим и тоскливым было то возвращение в Москву, несмотря на всю окружающую красоту: вечные, сверкающие гордой сединой горы; хрустально-ледяные, играющие всеми оттенками радуги высокогорные потоки; яркое-яркое солнце и ослепительно голубое небо над головой.

Я во всем случившемся страшно винила себя и предалась действительно неистовому унынию: вот не случись той моей безмозглой телеграммы… Вадим же пытался меня утешить, предлагая мысленно разделить тяжкий грех с блондинкой-администраторшей, которая, как выяснилось, во время своего дежурства отлучалась встретиться с усатым милиционером; но только исключительно ввиду поиска пропавших пионеров, то есть Вадима с Маратом.