За одну неделю в газетах появилось очень много фотографий Суная: он с жадностью пьет пиво в одном рекламном клипе, который был снят много лет назад, и та, где он получал пощечину в фильме, в котором снялся в молодости, и та, где он сжимал кулак перед флагом с серпом и молотом, где он смотрит, как жена-актриса по роли целуется с другим мужчиной-актером.

Перепечатывались статьи, где рассказывалось, что его жена лесбиянка, что сам он все еще коммунист, как и раньше, что они снимались дублерами в нелегальных порнофильмах, что за деньги он сыграет не только Ататюрка, но и кого угодно, что пьесы Брехта они на самом деле ставят на деньги, присланные из Восточной Германии, что они жаловались на Турцию после военного переворота, рассказывая, что "проводятся пытки над женщинами из Шведского общества, которые приехали в Турцию, чтобы провести исследования", и множество других сплетен о них. В те же дни "офицер высокого ранга", пригласив Суная в Генеральный штаб, кратко сообщил ему, что вся армия решила, что он должен снять свою кандидатуру. Этот офицер не был мыслящим добросердечным человеком, который вызвал бы в Анкару горделивых стамбульских журналистов, высоко возомнивших о себе и намеками критиковавших вмешательство военных в политику, и который, увидев, что журналисты вначале получили сильный нагоняй, были обижены и плакали, угощал бы их шоколадом. В действительности этот шутник-военный был более решительным, чем отдел по связям с общественностью. Увидев, что Сунай расстроен и испуган, он не смягчился, а, наоборот, стал смеяться над тем, как он говорил о своих политических взглядах, играя роль "избранного Ататюрка". За два дня до этого Сунай был с кратким визитом в городке, в котором родился, и там его встретили, как любимого политика, с автомобильным эскортом и овациями тысяч безработных и производителей табака, и он, забравшись на статую Ататюрка на городской площади, под аплодисменты собравшихся пожал ему руку. В ответ на вопрос одного популярного журнала, заданный в Стамбуле после этого случая: "Вы когда-нибудь перейдете в политику со сцены?", он ответил: "Если захочет народ!" А аппарат премьер-министра сообщил, что "в настоящий момент" фильм об Ататюрке откладывается.

Сунай был достаточно опытен, чтобы выйти из этого ужасного поражения не дрогнув, но настоящий удар ему нанесли дальнейшие события: ему перестали предлагать дублировать роли, потому что он так часто появлялся на телевидении в течение месяца, чтобы закрепить за собой роль, что теперь все воспринимали его хорошо знакомый голос как голос Ататюрка. Телевизионные рекламисты, которые прежде предлагали ему роли практичного отца семейства, который умеет выбрать хороший, надежный товар, также отвернулись от него, так как неудачливый Ататюрк смотрелся бы странно, занимаясь окраской стен с банкой краски в руках или рассказывая о том, как он доволен своим банком. Но самым ужасным было то, что народ, свято веривший всему, что написано в газетах, поверил в то, что он является и врагом Ататюрка, и врагом религии; а другим не понравилось, что он молча воспринимает то, что его жена целуется с другими мужчинами. Все были настроены по меньшей мере на то, что дыма без огня не бывает. Все эти быстро развивавшиеся события сократили и количество зрителей, приходивших на его спектакли. Очень многие, останавливая его на улице, говорили: "Стыдно!" Один молодой студент из лицея имамов-хатибов, поверивший в то, что Сунай порочил пророка, и мечтавший, чтобы о нем написали газеты, напал однажды вечером на театр и бросился с ножом на актеров, плюнув нескольким из них в лицо. Все это произошло в течение пяти дней. Супруги исчезли.

О том, что произошло потом, ходит множество разговоров: например, то, что они поехали в Берлин и стали учиться терроризму под видом театрального образования в ансамбле любителей Брехта, или что на стипендию, полученную от министерства культуры Франции, они легли во французскую психиатрическую лечебницу «Мир» в районе Шишли. На самом деле они укрылись в доме матери Фунды Эсер, которая была художницей, на Черноморском побережье. Только на следующий год они нашли работу «аниматоров» в обычном отеле в Анталии. По утрам они играли в волейбол на песке с мелкими торговцами из Германии и туристами из Голландии, после обеда развлекали детей в образе Карагеза и Хадживата, коверкая немецкий язык, по вечерам выходили на сцену в костюмах падишаха и его наложницы из гарема, танцевавшей танец живота. Это было началом карьеры исполнительницы танца живота, это искусство Фунда Эсер в последующие десять лет будет развивать в маленьких городках. Сунай смог терпеть все это шутовство только три месяца и избил на глазах охваченных ужасом туристов одного парикмахера из Швейцарии, который, не ограничившись шутками над турками с фесками и гаремами на сцене, хотел продолжить это на пляже и заигрывал с Фундой Эсер. Известно, что после этого они нашли себе работу в свадебных салонах, в качестве ведущих развлекательных вечеров, танцовщицы и «актера» в Анталии и ее окрестностях. Сунай представлял дешевых певцов, фанатично подражавших стамбульским оригиналам, фокусников, глотавших огонь, третьеразрядных комедиантов, Фунда Эсер, вслед за краткой речью об институте брака, Республике и Ататюрке, исполняла танец живота, затем они оба, в атмосфере строгой дисциплины, в течение нескольких минут играли что-нибудь вроде сцены убийства короля из «Макбета», и им аплодировали. Эти представления были зародышем театральной труппы, которая впоследствии будет ездить по Анатолии.

После того как ему измерили давление и он по рации, принесенной охранниками, отдал каким-то людям распоряжения, Сунай прочитал какую-то бумагу, которую ему только что доставили, и, с отвращением сморщив лицо, сказал:

— Все доносят друг на друга.

Он сказал, что в течение многих лет ставил пьесы в отдаленных городках Анатолии и видел, как все мужчины этой страны прекращали что-либо делать из-за чувства тоски.

— Целыми днями напролет они сидят в чайных, ничего не делая, — рассказывал он. — В каждом городишке сотни, а во всей Турции сотни тысяч, миллионы безработных, безуспешных, потерявших надежду, бездействующих, несчастных мужчин. Мои братья не в состоянии даже привести себя в порядок, у них нет силы воли, чтобы пришить пуговицы на свои засаленные и заляпанные пиджаки, у них нет энергии, которая заставила бы их руки работать, у них нет внимания, чтобы до конца дослушать рассказ, они не в состоянии посмеяться над шуткой.

Он рассказал, что большинство из них не могут спать, потому что несчастны, получают удовольствие от сигарет, потому что курение их убивает; многие из них из них бросают недочитанное наполовину предложение, которое начали читать, поняв, что дочитывать бесполезно; телевизионные передачи они смотрят не потому, что они им нравятся или они их развлекают, а потому, что они не могут выносить тоску и скуку окружающих их людей; в действительности эти мужчины хотят умереть, но считают, что недостойны самоубийства, на выборах голосуют за самых позорных кандидатов самых убогих партий, чтобы получить от них заслуженное наказание; предпочитают политиков, которые совершили военный переворот, и постоянно говорят о наказаниях, политикам, которые постоянно дают обещания и всех обнадеживают.

Вошедшая в комнату Фунда Эсер добавила, что у них есть несчастные жены, присматривающие за детьми, которых они произвели на свет намного больше, чем нужно, которые даже не знают, где находятся их мужья, и зарабатывают на жизнь несколько курушей, работая либо служанками, либо на производстве табака или ковров, либо медсестрами. Если бы не было этих женщин, привязанных к жизни, постоянно плачущих и кричащих на детей, то миллионы этих похожих друг на друга небритых, печальных, безработных мужчин в грязных рубашках, не имеющих никакого занятия, заполонивших Анатолию, исчезли бы навсегда, как попрошайки, замерзнув на углу в морозную ночь, как пьяные, которые вышли из пивной и пропали, упав в открытый канализационный люк, как впавшие в детство дедушки, которые в тапочках и пижаме отправились в бакалейную лавку купить хлеба и заблудились. А между тем их слишком много, как мы видели, в "этом несчастном городе Карсе", и единственное, что любят эти мужчины, — издеваться над своими женами, которым они обязаны жизнью и которых они любят, стесняясь признаться в этом.