– Поэтому, пожалуйста, прекрати его, мама, – взмолилась Эллен. – Прошу тебя, не надо.

Мюриэл медленно двинулась к ней.

– Ты посвятила большую часть своей жизни этому парню. И видит Бог, он разрушает твои другие перспективы…

– Мама!

– Если уж ты так присохла к нему, прояви этот свой новый характер! Борись за то, что ты хочешь! Ты должна быть немного тверже, – заключила Мюриэл.

– Я и пыталась! – срывающимся голосом ответила Эллен. – Я все пробовала! Я была смелой, до безрассудства! Сказала, что я его люблю! Тело свое предложила! Жениха своего прогнала! Я ни перед чем не остановилась!

– Успокойся, Эллен, – пробормотала Мюриэл.

– Ха! Успокоиться? Легко сказать! Как? Я просила и умоляла! Пыталась его ублажить сдобами, сексом и…

– Ради Бога, Эллен. Мне не нужны скабрезные подробности.

– Тогда не спрашивай, если не хочешь слушать! И не говори, чтобы я была тверже. У меня полно трудностей, я в растерянности и не знаю, что мне делать дальше. Если я сделаю еще один шаг, пытаясь стать тверже, я окажусь за критической чертой! Ты меня понимаешь, мама?

Мюриэл уставилась на нее, моргая, как сова.

– Боже мой, дорогая! Как драматично. Я не представляла, что ты такая… страстная.

– Никогда со мной такого не было. – Эллен запнулась, сильно шмыгая носом. Потом поглядела на свои руки, белые и липкие от теста, и прижала локти к мокрым глазам. – Только когда это касается Саймона.

– Давай, дорогая. – Мюриэл приложила к носу дочери «клинекс», вытащенный ею из какого-то неведомого тайника.

Эллен вяло засмеялась и высморкалась в бумажную салфетку.

– Спасибо.

– Все, что можно сделать в подобной ситуации, – живо продолжала Мюриэл, – это постараться увидеть в ней светлую сторону.

– Да? – презрительно фыркнула Эллен. – И что же я увижу?

– Как бы то ни было, – лукаво улыбнулась Мюриэл, – теперь тебе не придется иметь дело с Дианой Митчелл, с этой чудовищной стервой, в качестве твоей свекрови. Разве это не подарок судьбы?

– Не заставляй меня смеяться, мама, – сказала Эллен, у которой начало трястись лицо. – Иначе я просто расплачусь, предупреждаю тебя.

– Дорогая, на радости мы можем всплакнуть вместе.

Последовал взрыв эмоций – у той и у другой. И на пару они добили пакет Мюриэл с клинексом, поделив его между собой.

Саймон выехал на дорогу, ведущую на свалку. Тяжелая физическая работа очищает мозги, полагал он. Следуя этому постулату, он отодвинул в сторону груду фотографий, намеренный ударным трудом завершить уборку хлама. Он грузил ящик за ящиком, мешок за мешком. Все подряд. Сломанную мебель. Журналы давностью в несколько десятков лет. Заскорузлые ботинки. Полотенца, которые были до того рваные, что в них почти невозможно было узнать полотенца. Ржавые останки автомобилей и какие-то корродированные детали, которые он вообще не мог идентифицировать.

И еще бутылки из-под спиртного. Проклятые бутылки, как же их было много!

Чем глубже Саймон внедрялся в убогий дом, тем полнее он проникался ощущением безысходности, отчаяния и одиночества Гаса. И тем больше прошлое давило на него.

Но как ни тяжела была его работа, в голову по-прежнему лезли дикие мысли. Прокрасться ночью в комнату к Эллен. Извиниться за то, что вел себя подло, как трусливый пес. Поклясться любить ее до конца жизни, чтобы снова и снова терять себя в ее теле так долго, как ему отпустит судьба.

Сегодня он, точно ненасытный обжора, был жаден до наказания.

Саймон подкатил к свалке, ожидая увидеть Макса Уэббера. Но парень, подошедший к двери будки, был не Макс. Это был его сын, Эдди. Лучший друг Саймона. Тот, кто участвовал во всех его приключениях и кто не хотел смотреть ему в глаза после той памятной ночи.

На загорелом, с залысинами лбу Эдди выступил пот.

– Привет, Эдди! – сказал Саймон. – Сколько лет, сколько зим.

– А, это ты, Саймон. Привет.

Эдди покосился в сторону большого металлического стеллажа, доверху заполненного петардами, остановив на них взгляд. Отец Эдди делал их и всегда поставлял изделия для городских празднеств. Вид петард заставил обоих вспомнить о «римских свечах» и сигнальных ракетах в ту давнюю июльскую ночь. Покрасневшее лицо Эдди сделалось еще краснее. От неудобства он сунул руки в карманы.

– По-прежнему делаете петарды, как я вижу, – сказал Саймон. Черт! Будто у него сегодня не было других дел, кроме как унижать своего старого товарища.

– Гм… да, делаем. Папа и я. К персиковому фестивалю.

– Успеха вам. – Саймон изучал дюжего парня, переминающегося с ноги на ногу. – Что-нибудь известно о Рике, Майке, Стиве и Рэнди? – спросил он, назвав имена ребят, которые были с ними в ту ночь.

– Гм… – Эдди прочистил горло. – Рик работает на железной дороге. Майк продает автомобили в Ванкувере… Рэнди давно живет в Паско. Думаю, теперь он учитель физкультуры. Про Стива ничего не знаю. Не видел его много лет.

– Ага, – кивнул Саймон. – Ну, это я так, между прочим. Просто любопытно.

– Да. Это… гм…х-х-хорошо, – заикался Эдди. – Я рад тебя видеть, приятель.

Саймон крякнул.

– Мне нужно сдать в металлолом кое-какие вещи, Эдди.

– Конечно, конечно, – поспешно сказал Эдди. – Все, что угодно.

– Мне придется сделать не одну ездку, так что приготовься. Ты еще увидишь меня много раз, – сказал Саймон. – И еще…

– Что? – Эдди выглядел встревоженным.

– Расслабься. Не потей из-за той истории. Это было много лет назад, – спокойно добавил Саймон.

Когда он отъезжал, Эдди задумчиво смотрел ему вслед. На этот раз он не отвел глаз и робко помахал рукой. Саймон помахал ему в ответ. Фу ты черт!

Кухня, пышущая жаром, благоухала густым ароматом запеченных фруктов. Эллен вынула из плиты и положила остывать пирог. Последний пирог из фестивальной партии, приготовленной за этот день. Она придвинула табурет к двери с москитной сеткой, откуда лучше был виден дом Гаса, и присела.

Совершенно очевидно, что хандра в полном одиночестве, в надежде, что он почувствует себя виноватым и опамятуется, ни к чему не приведет. Придется оставить это бесплодное занятие и самой сделать следующий шаг. Опять.

Гнев пропитывал ее все глубже. Саймон использовал ее тело и потом ушел, не сказав ни слова. И сегодня игнорировал ее, будто ничего не было. Надо сказать ему по крайней мере, что она думает о нем и о его дурных манерах. Ей уже нечего терять, даже гордости – все сгорело в пожаре прошлой ночью. Поэтому Эллен чувствовала себя нагой и ужасно ранимой.