Когда все убрались и я наконец запер двери в пустой дом, повторно наклеив на косяк чёрно-оранжевую ленту с надписью «Опечатано», то вдруг почувствовал навалившуюся на плечи дикую усталость. Кое-как доплёлся до патрульной машины и ехал очень медленно, как побитая собака. Предсмертное письмо Белоснежки и та чашка, из которой она сделала последний глоток, лежали рядом на сиденье. В один день мне выпало задержать невинного, не спасти свидетелей, потерять напарника, не предотвратить преступления и не остановить доведённую до отчаяния девушку. Быть может, я излишне драматизирую, но общее состояние отнюдь не располагало к адекватному восприятию реальности. Мне было слишком плохо, более чем плохо…

Комиссар Жерар выслушал меня спокойно и не перебивая, дважды перечитал предсмертную записку Лили ля Флёр, понюхал чашку и демонстративно протянул мне ключи:

— Выпустите задержанного и извинитесь. Дело Белоснежки и её мачехи закрыто.

— Не всё так просто, — покачал я головой. — Да, признаю, господин Жюбер невиновен, и я сейчас же принесу ему свои извинения. Но кто-то же запер нас с Чмунком в доме за минуту до того, как произошёл взрыв.

— А если она просто захлопнулась на задвижку?

— Да, но… там ещё был мотороллер. Жёлтый, совсем новый. Стоял у забора, когда мы подъехали к ферме. Когда мы отъезжали после взрыва, я его уже не видел. Полагаю, на нём мог уехать преступник.

— А то, что мотороллер вместе с забором взрывной волной отшвырнуло в ближайшую канаву, вы не предполагаете? — повысил голос шеф. — Брадзинский, наше дело не предполагать, а знать! Вы были обязаны тщательным образом осмотреть место преступления, особенно после взрыва. А теперь по вашей вине мы незаконно продержали под арестом честного чёрта двенадцать часов, ваш напарник попал в больницу в первый же день службы и у нас на руках девять трупов вместо одного. Довольно самодеятельности! Впредь работаете строго по моим приказам.

— Я всё понимаю, комиссар, но…

— А я сказал — дело закрыто. — Он хлопнул ладонью по папке с делом. — Весь завтрашний день вы посвятите патрульно-постовой деятельности. Будете Учить детишек распознавать сигналы светофора и переводить старушек через улицы.

Я козырнул, развернулся и вышел. Расстроенный Флевретти, не вставая из-за своего стола, встретил меня сочувственным взглядом.

— Понимаю, что, наверное, это тебе уже не нужно, но я тут нашёл кое-что: один из карликов учился в колледже на химическом отделении и даже считался лучшим учеником. Просто откопал тут в архиве мелких событий соседнего округа, что парень получил премию за первое место на олимпиаде по химии семь лет назад.

— Спасибо, Фурфур. Но, наверное, это действительно уже неважно…

Добрых десять минут мне пришлось извиняться перед старостой, объясняя ему щекотливую ситуацию со своей точки зрения. Не думаю, что он меня простил. Отмахнувшись от моих речей, бывший уголовник прошёл в кабинет Жерара и, как я понял, накатал на меня большую жалобу в управление. Как минимум это грозило денежным штрафом в пользу пострадавшего и даже понижением в служебной должности. Вот так…

Впрочем, мне было уже всё равно. Прихрамывая от саднящей боли в ноге, я вернулся в свой гостиничный номер, принял душ, смазал царапины йодом и только-только собрался лечь, как раздался телефонный звонок Эльвиры. Наверное, впервые я не был этому рад…

— Привет! А я тебе ещё днём два раза звонила в участок, — радостно зачастила она. — Нет, ничего срочного, просто соскучилась. А мне Флевретти сказал, что ты на выезде и что у вас было убийство. Это же такое событие! Хотя про это уже весь город знает. Кокнули Мачеху. Если ты чуток поделишься со мной самой горячей информацией — отличненькая статья получится. А я угощу тебя пирожными в пекарне, что рядом с моим домом. Они там самые вкусные!

— Понимаешь, всё не так просто, и шеф… — издалека начал я.

— Ирджи, не скромничай! Я прекрасно понимаю, что, если бы не ты, Жерар и это бы дело слил как несчастный случай. Давай жми, режь всю правду! Я уже включила диктофон.

А собственно, почему бы и нет? В конце концов, я имею законное право предварительно озвучить как официальную версию следствия, так и свою частную точку зрения. Около получаса Эльвира, как истинная журналистка, старательно и скрупулёзно записывала каждое моё слово, задавая важные уточняющие вопросы, но когда я почти дословно процитировал ей предсмертное письмо Белоснежки, она вдруг подняла меня на смех.

— Я понимаю, что для старины Жерара это не доказательство, но имей в виду, женщина бы так никогда не написала. Целовать и ласкать его прекрасное тело! Заниматься страстным сексом во всех местах и позах?! Какая дура может так писать? Да ещё предсмертно! Его благородное… чего там, сердце? (Ха-ха!) не выдержало, видите ли. Мой великий герой? Ну и бре-ед… Ну ты меня рассмешил, давно так не хохотала! Милый, эту фигню писал кто угодно, но не Белоснежка Лили. Автор, похоже, вообще ничего не знает о женщинах, да ещё и сам девственник…

А вот мне было не до смеха. Если письмо действительно поддельное, то уже всё буквально кричит, что это убийство, да ещё и множественное, о каком в этих краях даже не слыхали! И получается, наш Жерар просто преступник, покрывая такое, когда истинный убийца на свободе и каждая минута на счету, потому что он может в любой момент покинуть город и сейчас скорей всего занят сборами в дорогу. Если, конечно, не позаботился о себе заранее.

Но он-то позаботился, я уверен. И найти его будет стократ сложнее, особенно с местной системой расследования. С другой стороны, если я сейчас позвоню комиссару и доложу, что Эльвира сочла письмо поддельным, он меня просто уволит за неподчинение приказу и разглашение служебной информации. И будет прав, а преступление так и останется нераскрытым. Да наплевать, на данный момент по его же личному диктату дело объявлено закрытым!

Я дождался, пока моя подруга прекратит хохотать в трубку, и коротко предложил:

— Можешь мне помочь? Надо срочно съездить в городской морг.

Она согласилась не раздумывая.

Через десять минут Эльвира на своей машине приехала за мной в гостиницу. Я с трудом влез в её маленький «пунш», прижав колени к груди.

— Служебное удостоверение взяла?

— Конечно! — Она грозно помахала у меня перед носом красной журналистской «корочкой». — И фотоаппарат и диктофон. А ты?

— Только наручники. Табельное оружие мы обязаны оставлять в участке.

— И что ты рассчитываешь там найти?

— Не что, а кое-кого, занимающегося химией, причём столь успешно, что он даже брал за неё призы. Если письмо написала не Белоснежка, а кто-то другой, то этот другой, судя по всему, был здорово в неё влюблён. А значит, не мог её убить. Смотри, как чётко всё рассчитано — он знал, что Белоснежку заберут в морг вечером, значит, мог дать ей какой-то сильнодействующий наркотик, замедляющий работу сердца…

— И был полностью уверен, что на ночь глядя никто не станет вскрывать тело?