Звери радовались возможности размять ноги и принялись бегать и прыгать по лужайке возле дороги. Лукреция позволила им дать выход энергии, затем позвала к себе Рамиро и дала ему в лапы оглобли.

– Вперед, Труппа Рамузио! – повелела она.

Они дошли до города затемно. На улицах было пустынно – все праздновали по домам канун Рождества и готовились к полуночной службе в церкви. Во многих домах ставни были отворены, и за стеклами окон виднелись комнаты, полные людей, которые ели и пили, пели и танцевали или беседовали возле камина. При свете свечей сверкали украшения из серебристой бумаги, хвойные ветви, алые ягоды рождественского падуба и белые ягоды омелы.

При виде всего этого Полисена затосковала о доме, тепле, уюте. Ее сердце таяло, как кусок масла на горячем хлебце. Она уже воображала себе красоту и обилие стола у себя дома. Агнесса всегда была великолепной кухаркой, а мамины изысканные украшения для праздничного стола славились на все графство.

Она пришла в замешательство, увидев, что, в отличие от остальных домов, дом Доброттини не был освещен, а двери не украшала ни одна хвойная веточка.

Все окна фасада были закрыты, а дверь заперта на цепочку. «Неужели они умерли?» Эта мучительная мысль снова пронзила Полисену. Но Лукреция уже успела обойти здание вокруг и обнаружила, что из кухонного оконца струился слабый свет.

– Иди сюда! – тихо позвала она.

Стараясь не обнаружить своего присутствия, девочки заглянули в щелочку между ставнями. В большой комнате не горело ни одной лампады, она была освещена лишь слабым огнем камина.

Агнесса, сгорбившаяся и постаревшая, убирала с нехитрого стола остатки обычного ужина безо всяких украшений, а все семейство, включая бабушку и дедушку Азаротти, сидело, скрестив на коленях руки, на скамье у очага. Был среди них также незнакомый господин средних лет, казалось, что он очень близко знаком с бабушкой и дедушкой.

Папа, мама, Ипполита и Петронилла были одеты во все черное. Полисена, поняв, что он были в трауре из-за ее исчезновения, почувствовала нечто похожее на удовлетворение. Но тут же раскаялась. Мама была худой и бледной, в ее глазах поблескивали едва сдерживаемые слезы.

– Ну что, постучим? – шепнула Лукреция.

– Тссс! Послушаем сперва, о чем они говорят.

Девочки напрягли слух, чтобы расслышать, о чем шла речь на кухне.

– Поэтому мы не можем праздновать первое Рождество без нее, – извинялся купец, обратившись к незнакомцу. Тут Петронилла всхлипнула и уткнулась лицом в бабушкины колени. Полисена почувствовала себя ничтожеством. Но, с другой стороны, ей было приятно, что они так страдали из-за ее пропажи.

– Я слышал, что она сама сбежала. Разве можно так убиваться из-за неблагодарной девочки? – спросил гость. – Вот награда за то, что ее приняли и вырастили, как собственную дочь!

«Так, значит, всем известно, что меня взяли из монастыря! – подумала с досадой Полисена. – Одной мне ничего не сказали».

– Почему же неблагодарная? Просто она очень чувствительная, – возразил отец. – Она была в шоке, вот и сбежала. Это мы сами виноваты. Надо было сразу рассказать ей правду…

Мама молча плакала, прижимая к себе Ипполиту.

– Бедная Джиневра! Ее можно понять. Это уже второй ребенок, которого она теряет, – заметил дедушка Азаротти.

– Второго? Я не знал, что у вас умер ребенок, – удивился гость.

У Полисены екнуло сердце. Второй ребенок! Значит, они не знали, что найденыш из монастыря и есть их родная дочь.

– Это произошло много лет назад, – пустился в объяснения купец. – Мы только что поженились, и наша двухмесячная крошка, старшая, была для нас светом в окошке. Но однажды она исчезла из колыбели. Поиски не дали результата. Наверное, она была похищена и съедена дикими зверями.

При этих словах мама заплакала еще сильнее.

Полисена и Лукреция, затаив дыхание, слушали под окном.

– От горя моя дочь заболела, – вступила в разговор бабушка. – Она плакала целыми днями и ничего не ела… Еще немного – и она бы умерла.

– Я не знал, как ее утешить, – добавил отец. – Прошел год, и от Джиневры, девушки, на которой я женился, осталась лишь тень. Она целыми днями лежала в постели, но не могла заснуть, не разговаривала и никого не хотела видеть.

– Все казалось напрасным, – грустно добавила мама. – Жизнь потеряла смысл… Точно так же, как и сейчас.

Ипполита схватила ее руку и поцеловала.

– Не плачь, мама, вот увидишь – Полисена вернется.

– Обязательно вернется! – решительно заявила Петронилла. – Я должна показать ей, как научилась ездить верхом… Она говорила, что я никогда не сумею.

Полисена снисходительно улыбнулась в темноте.

– Так мы жили, – продолжил свой рассказ купец, – пока я не зашел как-то в Вифлеемский монастырь. Мне надо было забрать у сестер дюжину вышитых салфеток, которые я намеревался продать на Западной ярмарке. Мне, как и всем, было известно, что монашки подбирали и воспитывали подкидышей, которых ночью люди оставляли на пороге монастыря, но не подозревал, что это как-то меня коснется.

Но в тот раз игуменья подозвала меня и сказала: «Мессир Виери, как вы знаете, этот год неурожайный. По деревням полно сирот, и с каждой ночью число наших маленьких гостей увеличивается. Мне известно, что ваша жена скорбит о потере дочурки. С вашей стороны стало бы добрым делом уговорить ее родить еще одного ребенка, который будет занимать и радовать ее мысли. Но еще большей добродетелью было бы отнести ей одного из наших маленьких беспризорников, которые уже родились на свет и никому ничего плохого не сделали, но уже сейчас обречены на полное скорби и лишений будущее…»

Я был в замешательстве. Ведь я уже предлагал Джиневре родить другого ребенка, который бы ее утешил, но она гневно отвечала: «Никто не сможет заменить мне маленькую Полисену!» Мы дали ей это имя в честь тещи. Как же она примет чужого ребенка, незнакомого найденыша?

Не обращая внимания на мои возражения, игуменья пригласила меня в монастырский сад, где под присмотром молодых монахинь играли малыши. Их было около двадцати, но мое внимание сразу привлекла малютка, которая едва держалась на ножках. Я взглянул на нее, и она ответила мне доверчивым взглядом. Глаза у нее были, как звездочки. Я взял ее на руки, и она, совершенно не боясь, дернула меня за бороду и попыталась оторвать от куртки пуговицу. Она не была истощенной и бледной, как другие дети. По загорелым щекам было видно, что она провела много времени на свежем воздухе, возможно, в прибрежной деревне.

Вопреки моим ожиданиям – я не питал особой симпатии к новорожденным, даже к моей дочке – она покорила меня. Но я был убежден, что жена ни за что не согласится взять чужого ребенка. Поэтому я вернул монахине малышку, которая не заплакала, но так тоскливо на меня посмотрела, что у меня сжалось сердце.