имеет обыкновение кончаться. И уже грядёт день и час, когда (в который раз, уже и не счесть) перевернётся стоящая на столе у Господа Бога гигантская клепсидра. Уже исчезают в водовороте времени последние мгновения первой половины XII столетия, унося с собой сотни и тысячи безымянных душ. Уходит навсегда слава великих пилигримов прошлого, ибо на весах своих Бог с холодным безразличием машины отмерил и их век.

И вот-вот застучат мелкими капельками минуты, часы и месяцы первых лет второй половины XII столетия от рождества Христова. Потекут, полетят, помчатся они, набирая силу, отнимая её у потомков тех, кто по зову святителей пришёл сюда с крестом пятьдесят лет назад.

Годы? Века? А ведь у всех они свои, поскольку у каждого народа свой календарь.

В Европе и в Центре Мира, в Святом Городе Иерусалиме, где на отцовском троне правит юный король Бальдуэн Третий, годы исчисляют от Рождества Христова. В соседнем Дамаске доживают свой век потомки эмира Бури. В страхе поглядывают они на север — что-то удумал там опасный сосед-единоверец? Тут, следуя завету пророка, измеряют время по лунной хиджре, и потому у них середина четвёртого десятилетия пятого века. Впрочем, в Алеппо у атабека Нур ед-Дина, которого так боятся в Дамаске, год и месяц те же. Ещё севернее кое у кого, несмотря на общую с соседями веру — Аллаха с Мухаммедом, — век тот же самый, пятый, но десятилетие третье, и оно уже перевалило за половину, можно сказать, близится к концу.

В Византии и в утопающих в кровавых междоусобицах княжествах духовной её наследницы — Руси годы считают от сотворения мира. И тут и там все, и тысячелетие, и век, и десятилетие — шестые, только в Константинополе императорские хронисты привыкли исчислять время мудрёными индиктами, и год начинается осенью, а в Киеве, как повелось с ещё дохристианских времён, — весной.

Однако, несмотря на различие или, наоборот, сходство религий, на близкое или дальнее родство, все воюют между собой, лишь время от времени заключая короткие или более длительные перемирия. Делается это только для того, чтобы, передохнув или повоевав с другим соседом, вновь разорвать «вечный мир», нарушить крестное целование или другие, не менее суровые клятвы, преступить которые — страшный грех. Что поделаешь? Грешен человек. Грешит он и кается, а потом снова грешит, так уж повелось.

На далёком хмуром северо-западе, в Лондоне, грядут перемены, здесь уже практически отжила свои последние дни нормандская династия, последний представитель которой, король Стефан, внук Вильгельма Завоевателя, вот-вот уступит английский трон герцогу Нормандии, сыну «императрицы» Матильды и Годфруа Плантагенета. Сосед их, король Франции Луи Седьмой, так и не добывший славы в крестовом походе, прибыл в Париж в расстроенных чувствах. Он никак не мог решить, с кем ему помериться силами, с вероломным Мануилом и его льстивыми вельможами или с занявшим престол Нормандии Анжуйцем Анри, будущим королём Англии (английские историки скоро станут называть его Генри Плантагенетом, все прочие Генрихом Вторым Английским).

Но всё решилось само собой, уже очень скоро Людовику стало не до Мануила. Да и то сказать, где уж тут вспоминать прошлые обиды, когда под боком такое творится?! Мало того, что под контролем островного суверена вскоре оказалась половина Франции (у Анри теперь больше земли, а значит, больше вассалов и воинов, чем у Людовика!), он ещё и не побрезговал взять себе в жёны «разведенку» наследника Капета, резонно рассудив, что такие дамочки на улицах Лондона не валяются.

В Испании христианам не до серьёзных усобиц, им ближе единство, формирующаяся нация в кровавой борьбе отвоёвывает себе территории у размякших и ослабевших мусульманских владык. Правда, орды язычников-берберов, альморавидов, остановили было реконкисту, но, спасибо их единоверцам и соплеменникам альмохадам, последние изрядно потрудились над тем, чтобы избавить христиан от хлопот с первыми. Тем временем английские и фламандские крестоносцы по пути в Палестину помогли графу Опорто превратить своё государство в королевство Португальское со столицей в Лиссабоне. Бедные рыцари с берегов Ла-Манша так и не добрались до Святой Земли, отныне стали они португальцами, подданными новоиспечённого короля Альфонсо-Энрико. Что ж, их трудно упрекнуть в нерадении делу христиан, ведь в Испании мавров ничуть не меньше, чем в Сирии и Палестине.

Норманнский король Обеих Сицилий Рутгер Второй, продолжая традиции отца и дяди, великого Роберта Гвискара, не даёт покоя схизматикам-ромеям. Базилевс Мануил, призвав в помощь схизматика (от схизматика слышу!), императора Священной Римской империи Конрада Германского, готовит ответный удар. У христианнейшего короля Конрада свой резон не любить правоверного христианина Рутгера, последний уж больно осильнел, вон как много земли нахватал, этак всю Италию проглотит, а она — вотчина императоров.

К слову заметим, немного ещё лет-песчинок осталось на долю славного немецкого крестоносца во второй половине XII столетия. Конрад умрёт в 1152 году, немного не дотянув до шестидесяти, и уступит престол Фридриху Рыжебородому. То же и Рутгер, он всего на два года переживёт Конрада.

На Руси Киевской всё не утихает смута, брат восстаёт на брата. По примеру римских императоров древности, не брезговавших штурмовать Вечный Город, как девку, силой берут князья Мать городов русских. Но сила она и есть сила; народу ещё не совсем всё равно, кто им правит, за кем правда, а потому не сидится на отнем столе мономашичу Георгию Долгой Руке. Гонят сородичи и сограждане старика вон из Киева, иди, мол, к себе в Суздаль, там твоё княжество. А он не идёт, серчает, не милует, головы сечёт.

Да и что Георгию Суздаль да вновь «открытая» Москва (тоже ещё городишко!)? Князю великий стол подавай — киевский!

Между тем повесть наша не о них, а о том, что в уже упомянутую нами пору происходило с одним из блудных сыновей старушки Европы.

Напомним, что искателя счастья звали... а вот тут-то сразу и возникает проблема — как его на самом деле звали? Ренольд? Да. Или Райнальд, то есть Райнальдус? Или Регинальд? А может быть, Реджинальд? Или Рено́? Да, Рено́! Именно Рено́, ведь он же француз! У современных нам авторов встречается даже совсем уже невесть откуда взявшийся Рене́. (Кто такой? Почему не знаю?)

Впрочем, с наших современников спрос невелик, а вот один из летописцев эпохи, в которую жил наш герой, упоминая о нём, пренебрежительно называл его Ρευαλδω τιυι — некий Ренольдо. Автор известнейшей хроники XII столетия, слуга барона Утремера Балиана Ибелинского, Эрнуль, не слишком заботясь о правилах правописания, иной раз называет Ренольда Renaut, в другом случае (буквально в следующей строке) Renaud.