У иных летописцев встречается даже вариант — Renauz. Сам же рыцарь на печати своей вокруг изображения лебедя велел выбить — Ренальдус (Renaldus Montis Regalis Dominus). Враги величали его Арнаутом, принцем Арно. (Скажем по секрету, иные из них уверяли даже, что не человек он, а волк-оборотень).[57]

Мы же, перебрав всё вышеприведённые варианты звучаний этого имени, нашли, что правильнее всего остановиться на Ренольде, так и будем в дальнейшем называть храброго искателя приключений из Шатийона.

Видно, лебедь в гербе не давал ему покоя, звал рыцаря к далёким странствиям. Как и всякий честолюбивый молодой человек, он надеялся, что именно его и поджидает великое счастье, грандиозная удача. Но Фортуна, едва поманив его пальчиком, снисходительно, едва ли не презрительно даже, улыбалась и отворачивала от пылкого юноши лицо. Сказочные видения, гордые мечты будоражили ум и душу Ренольда. Взлёты и падения стали уделом неутомимого искателя счастья.

Он изведал на себе и на своих соплеменниках коварство подданных базилевса Мануила: подлые грифоны научили Ренольда и многих других пылких сердцем, горячих и скорых на решения идеалистов с Запада всей душой ненавидеть льстивых рабов боговенчанного самодержца Второго Рима. Ренольд зачастую видел в них куда больших врагов, чем в неверных, воевать с которыми за идеалы христианства и отправился на Восток.

Но оставим до поры до времени Византию и вернёмся в столицу княжества Сирийской Наследницы. В начале июля 1149 года жителям Антиохии, куда только что долетела весть о гибели её князя Раймунда де Пуатье и куда, едва спасшись от преследования турок, из пределов соседнего Триполи прибыл в сопровождении своего верного оруженосца Ангеррана Ренольд, было не до симпатий и антипатий. Настоящей смертельной угрозой им стал восточный сосед.

A.D. MCXLIX — MCLII

I

Нанеся сокрушительное поражение Раймунду, Помощник Аллаха, Звезда Ислама и Заступник Правоверных, аль-малик аль-адиль, атабек Нур ед-Дин Абу Аль-Касим Махмуд ибн Имад ед-Дин Зенги спешил поскорее прибрать к рукам и его владения.

Победоносные орды турок и курдов наводнили пределы княжества. Сметая всё на своём пути, они прошли вдоль и поперёк его территорию от восточной границы до побережья с его гаванями, Сен-Симеон и от самых Сирийских Ворот до замков Арзхан и Тель-Кашфаан, которые немедленно пали. Страшная участь превратиться в мусульманских рабов грозила жителям Латакии и Джабалы. Города устояли, но что они без Антиохии? Главным объектом приложения сил мусульманского полководца оставалась, конечно, столица.

Горько было видеть, как толпы беженцев-единоверцев (они в те дни отовсюду стекались в ещё не захваченные врагом города), оказавшись перед запертыми воротами, в панике метались под стенами, невыносимо было слышать их плач, их мольбы. «Пустите, пустите нас! Отворите нам ворота! Или вы не веруете в Господа?! — кричали они. — Или вы язычники, чтобы обрекать христиан на муки?! Пустите нас!»

Но те счастливцы, что оказались за мощными стенами, зажимали уши, зажмуриваясь, закрывая сердца свои для жалости, ибо, уже переправившись через Оронт, скакали к обречённым одетые в войлок бородатые всадники на маленьких лошадках. Иные женщины, прижимая к груди младенцев, бросались под копыта коней победителей, предпочитая смерть бесчестью, другие становились на колени, смирившись с участью, за грехи уготованной им Богом.

Впрочем, для некоторых шанс всё же оставался, они успевали схватиться за верёвки, сброшенные с высоких стен. Самым выносливым удавалось добраться до верха. Но другие, истощённые изнурительным переходом, жаждой и голодом, никак не желали верить, что им не по силам спасенье. Они десятками, отпихивая друг друга, хватались за канаты и висли на них виноградными гроздьями.

Порой верёвки не выдерживали, и несчастные падали вниз, разбиваясь насмерть или становясь беспомощными калеками. Турки, отогнав пленных подальше, подъезжали к самым стенам и, спешившись, деловито обшаривали лохмотья мёртвых и раненых, не отказывая себе в удовольствии прирезать тех, кто ещё дышал. Захватчикам никто не мешал, и они, покончив с делами, смеялись и грозили перепуганным защитникам, обещая вскоре быть у них в гостях, при этом медленно, но выразительно проводя кинжалами возле горла.

Это не оставляло безучастным как знатного горожанина, приведшего на стены свою вооружённую дворню, так и простого воина, командовавшего десятком горожан победнее. Стоя плечом к плечу, они нет-нет да и задумывались о том, как близки неверные к тому, чтобы выполнить свои угрозы. Настоящих бойцов в городе оказалось не больше полутысячи, это на десятимильную-то стену! Тех, что оставались в цитадели, считать не приходилось, — их долг оборонять княгиню с детьми, перебравшуюся в замок сразу же по получении известия о смерти мужа.

Однако, как ни печально бывает положение, всё же и в такой критической ситуации найдётся место пусть и нервному, но веселью.

— Эй! Эй, смотри, Орландо! — крикнул один из христиан, указывая на раскачивавшегося на верёвке человека (такая пыль поднялась вокруг, что и не поймёшь по лохмотьям, кто это, мужчина, женщина или подросток). — Вот даёт!

И правда, зрелище стоило того, чтобы привлечь внимание хмурого начальника, которому, как специалисту в области поддержания порядка в городе, и в мирное время хватало хлопот, а теперь и вовсе не приходилось вспоминать об отдыхе.

Начальник караула посмотрел туда, куда указывал солдат. Некто, пока не опознанный, оказался первым, кому удалось вскарабкаться до середины последней из сброшенных со стены верёвок. За ним лезли другие — не менее дюжины. Защитники стен, как будто бы пожалев о своей несвоевременной доброте (турки ведь тоже могли воспользоваться канатом), хотели уже обрезать верёвку, как вдруг она сама оборвалась, причём так, что на ней остался один-единственный человек.

Он, цепляясь за конец, раскачивался в разные стороны и смешно дрыгал ногами. Однако сил у несчастного беженца оставалось мало, и как-то не верилось, что ему удастся спастись. К тому же турки, оставив мертвецов и раненых, валявшихся на земле, начали пускать в него стрелы. Пока они не попадали в цель, но лишь пока.

— Собаки язычники! — проворчал Орландо, едва сдерживавший бешенство. — Сволочи! Нечестивцы!

Однако, увидев, что один из его воинов поднял свой арбалет, собираясь выстрелить, начальник караула строго прикрикнул на него:

— Нет! Нельзя!

— Что ж? — с негодованием спросил воин. — Пусть пропадает христианская душа? Ведь они убьют его!

— Патриарх, княгиня и главнейшие мужи города не велели вступать в перестрелки с неверными, — нехотя напомнил Орландо. — Они надеются откупиться от нечестивого магометанского пса.

— А если он потребует открыть ворота? — воскликнул солдат, который руководил горожанами, оборонявшими тот самый участок стены, куда пришёл