с проверкой Орландо. — Мы тоже вот так запросто согласимся, чтобы эти собаки перерезали нас и наших детей?!

— А тех тебе не жаль, Кармино? — спросил начальник стражи, указывая на упавших вниз из-за оборвавшейся верёвки.

Некоторых, приземлившихся менее удачно, турки прикончили, а других погнали прочь от стены, навсегда лишая шанса на спасение.

— Им уже не помочь, — хмуро отозвался солдат. — А вот он...

У человека, чья судьба так взволновала оборонявшихся, такая возможность ещё оставалась. Ему как раз удалось подтянуться и уцепиться ногами за конец верёвки. Он начал продвигаться дальше. Большинство всадников оставили христианина в покое, кроме двух, видимо побившихся об заклад, кто из них скорее попадёт в мишень.

— Господь да поможет ему, — вздохнул Орландо, собираясь спуститься по ступенькам вниз, в город. Сделать это он, однако, не успел. Лука у Кармино не было, зато имелся меч. Потрясая им, воин закричал по-арабски:

— Эй вы, сволочи! Оставьте его! Мало вам остальных? Не насытились нашей кровью?! Хватит вам, собачьи дети! Убирайтесь! Пойдите вон, шакалы!

Свистнула стрела, потом другая. Кармино (ему, видимо, не впервой случалось оказаться в переделке) ловко прикрылся щитом, но кого-то из не имевших опыта горожан, высунувшихся из-за каменных зубцов, ранило. Он с криком упал на камни стены. (Она была настолько широка, что говорили, будто в старину правители в праздничные дни ездили по ней на колеснице, запряжённой квадригой лошадей).

Пользуясь тем, что сарацины-спорщики отвлеклись, прежний объект их внимания, яростно работая руками и ногами, уже почти добрался до спасительных зубцов. Тут он, однако, посмотрел вниз, чтобы удостовериться, что турки совсем забыли о нём, и чуть не упал.

Это обстоятельство заставило Орландо мгновенно забыть о своём вынужденном миролюбии. Он и некоторые из его стражников бросились к бойницам, натягивая тетивы, но выстрелить не успели. Оба сарацинских лучника один за другим сползли с коней, а в башне, расположенной шагов за сто от места событий, раздались чьи-то радостные вопли.

— Нашёлся кто-то посмелее тебя, Орландо! — не скрывая радости и восхищения удалью стрелка из башни, закричал Кармино. — Молодец! Молодец, друг! Молодец, кто бы ты ни был!

Тем временем не успел счастливчик, цеплявшийся за верёвку, вскарабкаться на стену, как язычники, товарищи тех двух конников, которых убил неизвестный нарушитель приказа патриарха и Высшей Курии княжества, устремились к стенам, осыпая обидчиков градом стрел. Однако защитникам города, которым теперь никто уже не мог запретить ответную стрельбу, старания врагов вреда причиняли мало. Зубцы надёжно закрывали арбалетчиков-франков и лучников из числа сирийцев и греков. Почти никто из них не пострадал, чего нельзя сказать о сарацинах. Некоторые из них попадали с коней, остальные, не желая подвергать себя опасности, поспешили, на ходу опорожняя колчаны, покинуть поле битвы, бросив раненых товарищей. Оборонявшиеся не могли отказать себе в удовольствии поупражняться в стрельбе, избрав мишенями оставшихся лежать под стенами турок.

Личность стрелявшего из башни для многих осталась неизвестной. Зато чудесным образом спасённый смельчак сделался настоящим героем дня. Каждый хотел посмотреть на него, коснуться того, кому помог сам Господь. А как иначе объяснить такое везение? Ведь все прочие его спутники стали жертвами злобных язычников. Оборвись верёвка всего на локоть выше, точно такая участь постигла бы и его. А если бы не храбрец-стрелок из башни, начавший перестрелку, несчастного точно убили бы.

Вместе с тем облик спасённого не мог не разочаровывать. Маленький, щуплый парнишка в донельзя грязных лохмотьях, с бурым от пыли лицом, вот кого выбрал Господь! Любой из защитников Антиохии предпочёл бы, пожалуй, чтобы Бог почтил своей милостью кого-нибудь другого. Юноша казался ужасно перепуганным и совсем не выглядел бойцом, а ведь, как известно, в городе хронически не хватало мужей, искусных в военном деле. Собственно говоря, настоящих рыцарей набралось бы едва ли более трёх десятков. В основном это были те, кому чудом посчастливилось уцелеть в страшном побоище под Инабом, и те, что не пошли с князем из-за болезни, но попадались и оказавшиеся в Антиохии совершенно случайно. Их, как говорится, послал сам Бог.

Впрочем, относительно того, кто именно послал некоторых из них, у патриарха Эмери, сделавшегося вследствие гибели князя признанным главой обороны, имелось иное, вполне определённое мнение. В то время как счастливо спасённый христианин отправился на поиски пристанища, а Кармино с товарищами строили догадки относительно личности неизвестного грелка, патриарх велел призвать к себе в покои возмутителя спокойствия для приватной беседы.

Эмери не удивился, когда узнал его имя. Как сказали бы мы теперь, знакомые все лица. Однако, несмотря на то, что его святейшество пребывал в весьма сильном раздражении, он всё-таки старался говорить не повышая тона. По крайней мере, вначале.

— Известно ли вам, сын мой, какие меры я уполномочен принимать к нарушителям? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я имею все основания заключить вас под стражу до суда, шевалье Ренольд.

Патриарх никак не ждал того, что услышал.

— Да, монсеньор, — без всякого почтения, произнёс рыцарь. — Заприте в башне ещё и тех, кому оказалось невыносимо смотреть на страдания несчастного и кто своими действиями показал язычникам, что намерен драться! Драться, чёрт их подери!.. Извините, монсеньор, вырвалось. Драться, а не сидеть и ждать, когда нечестивые псы переберутся через стены на глазах у тех, кого вы поставили держать оборону, запретив пользоваться оружием...

Глаза молодого человека пылали огнём, который Эмери скорее назвал бы дьявольским, чем ниспосланным Богом. Затылок Ренольда де Шатийона, младшего сына графа Годфруа Жьенского, был по обычаю многих европейцев коротко подстрижен, впереди же причёска его напоминала копну соломы. Светло-русые пряди падали на лоб. Чтобы хоть как-то придать шевелюре форму, рыцарь стянул волосы на лбу ремешком.

Молодой кавалларий стоял, гордо подняв бритый подбородок, но кончики его длинных пшеничных усов гневно подрагивали, когда он говорил, тонкие губы то и дело кривились в неприязненной ухмылке — Ренольду едва хватало сил скрывать своё отношение к собеседнику. Забияка невзлюбил главного пастыря Антиохии сразу, патриарх испытывал к чужаку похожие чувства.

«И вот опять эти пришельцы, гости из-за моря! Век бы их не видел!» — думал святитель, как-то забывая, что и сам отнюдь не родился на Востоке, поскольку происходил из Лиможа.

— Вы... вы... — патриарх всё же сумел сдержаться и не закричать. — Вы не понимаете, что происходит! У меня нет людей! Если Нураддин осмелится предпринять штурм, нам не выстоять!..

— Поэтому вы и решили, что и пробовать не стоит? —