Король с грохотом сбежал по винтовой лестнице в большой зал замка, где чуть не столкнулся с двумя дамами королевы, направлявшимися в ее покои, держа в руках свежевыстиранные головные покрывала и нижнее белье, приятно пахнущие травами. Одна из дам смело посмотрела королю в глаза. У нее было сужающееся книзу лицо, форму которого идеально подчеркивал вдовий вимпл, обрамлявший подбородок и розовые щеки. Генрих знал, кто она такая. Да и кто этого не знал? Рогеза де Клер, графиня Линкольн, имела репутацию самой красивой женщины Англии. Было широко известно, что в течение пяти лет после смерти мужа она отказывала всем, кто делал ей предложение, и ходили слухи, будто делала она это потому, что предпочитала получать удовольствие, где подвернется возможность. Впрочем, Генрих придерживался мнения, что вокруг молодой и привлекательной вдовы неизбежно возникают слухи такого рода.

Теперь король уже не был в этом так уверен. Взгляд его на мгновение пересекся с взглядом графини, и та со своей спутницей, сделав короткие реверансы королю, поспешили дальше. Но кровь у Генриха горела. Он был в ярости на Алиенору, которая посмела оспаривать его права в Аквитании, и загадочная Рогеза завладела его вниманием. Он давно восхищался ею издалека, но никогда не видел в этих миндалевидных зеленых глазах и пухлых губках то, на что обращали внимание другие мужчины. В этой женщине было что-то чуть ли не детское, хотя в том взгляде, которым она посмотрела на него, не было и намека на детскость. Теперь Генрих понял, что делало Рогезу столь восхитительной, и обещание, засветившееся в ее глазах в этот короткий миг, зажгло его воображение.

В тот вечер после ужина он принялся искать Рогезу и наконец нашел. Она стояла, завернувшись в плащ, над парапетом и смотрела на зеленые поля Котантена[45], расстилавшиеся внизу.

– Я так и думала, что вы придете, ваше величество, – проговорила Рогеза мелодичным, мягким голосом.

И опять их глаза встретились. Графиня смотрела на Генриха откровенным обещающим взглядом.

– Люди верно говорят, что вы прекрасны, – сказал Генрих. – Моя жена тоже прекрасна, но по-иному. А я люблю разнообразие.

После этих слов она приблизилась к королю, и тот с силой прижал ее к себе. Их обоих пробирала дрожь желания.

– Я хочу тебя, – грубо шепнул Генрих Рогезе в ухо через ее головное покрывало.

Король запустил руки под плащ графини и стал жадно обшаривать ее налитые груди, бедра. Рогеза приоткрыла для поцелуя пухлые губы, и Генрих не заставил себя ждать, сначала целуя ее нежно, потом жадно, хищно…

Когда они насытились друг другом, Генрих вернулся в одиночестве в свою спальню, думая о том, как это замечательно просто овладеть женщиной, без всяких дополнительных осложнений: не вдаваясь ни в какие подробности, не потакая ее капризам. Он любил Алиенору, понимал это разумом, но жена стала бы вести эти бесконечные бесплодные разговоры, вмешиваться в дела, которые ее не касаются. Он ценил ее мнение, конечно ценил, но только до определенной черты. Алиенора была женщиной, черт ее побери, и его женой, а потому должна была подчиняться ему. Генрих считал, что проявлял к ней чрезмерную снисходительность, позволяя править в его владениях.

Генрих все еще был зол на жену. То, что она отказала ему в постели, все еще терзало его самолюбие. Он все равно не пришел бы к ней после ссоры, но владеть королевой было его правом. Генриха выводило из себя то, что Алиенора так презрительно относилась к его правам. То, что он переспал с красавицей Рогезой, было его местью жене. И он имел намерение и дальше мстить ей таким образом. Даже если Алиенора никогда не узнает об этом, он будет наслаждаться своей победой в одиночестве.

Генрих лежал в постели, его пресыщенное тело было готово ко сну, но ум странным образом не мог успокоиться. Он был простым человеком, прямым, а потому не мог понять, что с ним происходит. Ему и в голову не приходило задуматься о вине перед женой.

Генриху потребовалось какое-то время, чтобы понять, что его мучает странное чувство утраты.

Пасху они провели в Фалезе – месте рождения Вильгельма Завоевателя. Двор размещался здесь же, в мощной крепости, возвышавшейся над городом на высоком холме, рядом с рекой Ант.

– Именно с этого места отец Вильгельма, герцог Роберт Великолепный[46], увидел женщину по имени Эрлева, – напомнил Генрих Алиеноре, когда они стояли на стене замка у громадной неприступной башни с окнами в романском стиле. – Она была необыкновенно красива. – Сказав об Эрлеве, он вспомнил Рогезу.

– Я слышала, что его называли Роберт Дьявол, – иронически заметила Алиенора.

– Он и был дьявол, если уж говорить, – усмехнулся Генрих. – Понимаешь, я потомок дьявола по двум линиям!

– В это я могу поверить, – скорчила гримаску Алиенора. – А разве Эрлеву взяли не для того, чтобы стирать белье в реке?

– Вроде того. По крайней мере, так говорит легенда. Она была дочерью кожевника из городка. Герцог увидел ее и тут же влюбился. Эрлева родила ему двух детей. Жениться на ней Роберт Дьявол, конечно, не мог, потому что у него уже была жена, а потому их сына назвали Вильгельм Бастард, а потом победы принесли ему имя Завоеватель.

Они прошли по стене и вскоре оказались в маленькой часовне Святого Прикса, где Генрих показал на дверь, усеянную металлическими штырями:

– Она ведет в склеп, где я храню некоторые мои сокровища. От этой двери только два ключа: один у меня, другой – у Томаса.

Услышав имя Бекета, Алиенора нахмурилась. Если у кого и должен иметься второй ключ, то у нее, но Бекет и тут ее опередил.

– Я хотел поговорить с тобой о Томасе, – начал Генрих. Они сели на каменную скамью под окном. – Я принял решение. Он будет моим архиепископом. Нет, помолчи! – поднял руку Генрих. – Томас – мой друг, и он предан мне. Церковь обрела слишком много власти, и у меня радикальные планы пресечь злоупотребления. Я знаю, он меня поддержит.

– Почему ты так уверен? – с беспокойством спросила Алиенора.

– Безупречная и преданная служба Бекета в последние годы говорит сама за себя, – сердечно произнес Генрих. – Когда архиепископом станет мой верный Томас, никаких препятствий у задуманных мною реформ не будет.

– Значит, ты уже принял решение, – проговорила Алиенора, понимая, что никакие ее слова не смогут его переубедить.

Всем сердцем она чувствовала, что муж принимает дурное решение, основывая его на неправильной логике, и ничего хорошего из этого не выйдет. Другие люди, более мудрые, чем она, включая императрицу Матильду и епископа Фолио, тоже выражали озабоченность, но Генрих не желал их слушать.

– Я принял решение, – твердо сказал он. – Ты могла хотя бы выразить радость по этому поводу!