Покормила его, себя и няню. На ужин затеяла картофельные пирожки с капустой и мясо в подливе. Елена Михайловна взялась мне помогать, Никита – тоже. Мы втроем мирно возились на кухне почти до самого вечера. Этим моментом я воспользовалась, чтобы озвучить Елене Михайловне придуманную Зиновием версию про наш с ним гражданский брак. 

Поужинав, вышли во двор, погуляли часок, а потом я повела Никиту укладываться спать. Елена Михайловна осталась подышать воздухом. Я слышала, как минут через двадцать она поднялась в свою комнату. 

Никита, прильнув к моему боку, потребовал сказку, а потом уснул буквально на третьей странице. Я задремала рядом. Уходить от сына не хотелось: я все еще не могла надышаться его сладким детским запахом, напитаться теплом его маленького тела. 

Проснулась, когда за окном уже было темно, от ощущения чужого взгляда. Открыла глаза и в свете ночника увидела Зиновия. Он стоял на пороге и смотрел на нас с Никитой. Молча, неподвижно. Так глубоко о чем-то задумавшись, что не сразу даже понял, что я проснулась и теперь разглядываю его в ответ. Была на его лице в этот момент какая-то непонятная мне боль. Глубинная, застарелая. 

– Ты вернулся? – нарушила я тишину.

Плетнев мгновенно закрылся. Лицо превратилось в маску без эмоций. 

– Ты почему здесь?  – ответил вопросом на вопрос. – Я слышал, что в четыре года дети должны спать одни.

– Должны. Но у нас с Никитой не было возможности спать в разных комнатах, так что он привык, что я всегда рядом.

– Надеюсь, со временем ты его от этого отучишь.

– Постараюсь. – Я выбралась из-под одеяла, подоткнула его край. – Пойду к себе, – сообщила Зиновию. 

– Иди. –  Желать мне добрых снов мужчина не стал. Я ему – тоже. 

Не знаю, как провел эту ночь сам хозяин дома, а я спала с перерывами. Просыпаясь, прислушивалась к тому, что происходит в доме, и даже пару раз тайком поднималась к сыну, чтобы убедиться, что мой Китенок спит, и ему ничего не нужно.

Дом, который я начал строить еще при Евгении, а закончил уже после ее кончины, наконец-то ожил. В нем поселились сдобные ароматы домашней выпечки, зазвенел детский смех. Казалось бы, сбылось то, о чем я когда-то мечтал. Только я ощущал себя чужим на этом празднике жизни. Сбылось – но не все и не так...

Почувствовал это сразу, с первой же ночи, которую провела Алевтина под моей крышей. Просто вернулся с работы поздно, ближе к полуночи. Прошелся по пустующему первому этажу, поднялся наверх, заглянул в детскую и увидел их – мать и сына, спящими в обнимку на Никитиной кроватке… и сердце защемило так, что даже дышать стало больно. 

Одиночество, с которым, как мне казалось, я не просто смирился, а сжился и сдружился, вдруг навалилось на меня катком-асфальтоукладчиком. Одновременно пришло понимание: сыну я буду нужен, только если буду нужен его матери. Они слишком долго обходились без меня, и могли бы обойтись и дальше. Это они нужны мне, а не я – им. Только что делать с этим пониманием, я не знал. 

Зачем-то, скорее всего, из банальной ревности, дал понять Тине, что спать она должна внизу, в своей комнате, а не в детской. Женщина спорить не стала: укрыла мелкого поплотнее и бесшумной тенью скользнула мимо меня к дверям. Я вышел вслед за ней в коридор. Проводил Тину взглядом. 

Она была одета в обтягивающие трикотажные штанишки и в темную футболку. Длинные волосы, собранные в свободную косу, змеились у нее между лопаток. Похоже, за время после выписки из клиники она почти не набрала вес, и ее фигурка смотрелась тонкой, почти хрупкой. 

Я вдруг вспомнил, какой отзывчивой и теплой была Тина подо мной пять лет назад, в ту единственную ночь, когда мы зачали Никиту. Что-то внутри отозвалось на эти воспоминания, потянулось вслед уходящей от меня по коридору женщине. Захотелось повторить ту близость, ощутить тепло нежной кожи, услышать прерывистое дыхание и томные стоны. Мне вдруг показалось, что именно с матерью моего ребенка я смогу вновь испытать то, что, кажется, давно разучился чувствовать – удовольствие от занятий любовью.

Наверное, я даже рискнул бы, сделал попытку поухаживать за ней. У нас могло все получиться, если бы не прошлое Алевтины, в котором наверняка было очень много мужчин, которым она отдавалась за деньги. Но я не стану покупать секс с матерью своего сына! Это как-то противоестественно!

Когда Тина спустилась по лестнице и скрылась в своей комнате, я сумел сдвинуться с места. Прошел в свою спальню. Снял деловой костюм, забрался в душ. Там, поливая себя прохладной водой и пытаясь вручную справиться с внезапным приступом похоти, я пришел к одному важному решению.

Я должен узнать все о том, как жила Алевтина эти четыре года! 

Может, взглянув на длинный список ее «клиентов», я избавлюсь от забредшей в мою голову фантазии, в которой мы становимся настоящей семьей, как того хотел дядя Родион. Возможно, сумею убить на корню внезапно воскресшую мечту о домашнем уюте и счастье разделенной любви!

К реализации этого плана я приступил уже на следующий день. Созвонился с адвокатом, чтобы посоветоваться, в какое детективное агентство лучше обратиться. Гольштейн сказал, что его помощник, с которым я уже успел познакомиться, вполне в состоянии выполнить это поручение. Что ж, так даже лучше: чем меньше людей посвящено в мои личные дела, тем меньше шансов, что о них станет известно писакам-папарацци.

Торопить своего осведомителя я не собирался: пусть работает, сколько потребуется, лишь бы разузнал, раскопал все до мельчайших подробностей!

Тем временем, сам я пытался справиться с двумя противоположными задачами: снова сблизиться с сыном, но при этом держаться подальше от Алевтины. Это оказалось почти невозможно: Никита от матери почти не отлипал. 

К тому времени, когда я, усталый, как загнанная лошадь, возвращался в коттедж после встреч, проверок и совещаний, мелкий уже ложился спать. Укладывала его всегда сама Тина. Читала пацаненку детские сказки, а он жался к ней и старательно закрывал норовящие распахнуться глазенки.

Впервые застав их так, я замер на пороге, не зная, то ли войти, то ли уйти. Уходить не хотелось: я слишком соскучился по сыну. Хотелось если не поговорить с ним, то хотя бы посидеть рядом, посмотреть, как он засыпает. 

Алевтина глянула на меня внимательно. Потом окликнула сына:

– Никита, смотри, папа пришел. 

Мелкий перестал жмуриться, распахнул глазищи, уставился на меня выжидательно. 

– Привет, сынок, – произнес я как можно мягче. 

– Пливет. – Никита пока еще картавил, и это почему-то трогало до глубины души.

– Обнимешь папу? – подсказала нам обоим Тина. 

– Да...

Словно притянутый невидимой нитью, я сделал несколько шагов, склонился к вставшему на ножки мальчугану. Он обвил ручками мою шею, прижался мягкими губами на пару мгновений к моей уже слегка заросшей щеке. Я хотел бы сгрести его в объятия, взять на руки, но не посмел. Лишь аккуратно сжал, погладил по узкой спинке: