– Ложись, мой хороший. Тебе пора спать. 

– Халасо. – Никита отпустил меня, улегся, завозился, устраиваясь поудобней. 

Алевтина помогла ему: снова укрыла, подоткнула подушку. Я по-прежнему стоял над ними, не в силах уйти. Что-то плавилось и таяло у меня в груди, и это было одновременно и хорошо, и больно. 

– Посиди с нами, послушай сказку, если хочешь, – Алевтина кивнула на кресло для няни, стоящее в ногах Никитиной кроватки.

Я молча кивнул, уселся. 

– Китенок, закрывай глазки, – скомандовала женщина. – Пора слушать сказку дальше и засыпать. 

Она открыла яркую детскую книжицу про хомяка и суслика, начала читать, изображая голосом то писклявого тощего суслика, то толстого хомяка с басовитой хрипотцой. Никита расслабился, личико его стало спокойным и счастливым.

Я пару раз моргнул, пытаясь избавиться от набежавшей на ресницы влаги. Закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла, слушая ровное легкое посапывание ребенка и тихий женский голос. 

Как задремал – сам не помню. 

Разбудила меня Тина.

– Зиновий, – она легонько похлопала меня по ладони. – Никита спит. Тебе бы тоже нормально лечь. 

– А?.. да… – я с трудом выбрался из кресла, понял, что так и сижу в деловом костюме. – Спасибо. 

– Не за что. – Тина повела головой, словно отвергая ненужную ей благодарность и вышла из детской. Я вышел следом. 

С того дня такие вечерние посиделки стали традицией. Я делал все, чтобы успеть домой если не к ужину, то хотя бы к тому моменту, когда Алевтина и Никита устроятся в детской, чтобы почитать перед сном. Входил, получал поцелуй от сына, падал в кресло и слушал – не сказку, не слова: голос. Приятный тихий женский голос и вторящее ему дыхание сына. Нередко я и сам засыпал в том кресле, и тогда Тина будила меня, прежде чем спуститься в свою комнату на первом этаже. 

Апрель закончился, пролетела первая треть мая. Легкое весеннее тепло переросло в удушливый зной. Впрочем, в загородном поселке жара ощущалась не так остро. Зато однажды ночью меня разбудила первая майская гроза. 

Она была так близко, и наделала столько шума, что я поневоле встревожился: не разбудил ли гром Никиту? А вдруг сын испугался и лежит сейчас в кроватке один, не решаясь даже позвать кого-то из взрослых? Да и кого ему звать? Няня, Елена Михайловна, уехала – взяла законный выходной. Алевтина, уложив Никиту, ушла к себе на первый этаж: это я знал точно.

Откинув одеяло, я натянул первые попавшиеся под руку шорты и поспешил в детскую. Распахнул бесшумно дверь, заглянул в комнату сына. Вспышка молнии осветила кроватку, и я понял, что она пуста.

Не поверил глазам.

Метнулся к выключателю, зажег верхний свет. Разворошил одеяло, зачем-то поднял и положил на место подушку. Заглянул под кроватку, за кресло, открыл одну за другой дверцы шкафов. Даже подергал портьеры на окнах.

…сына в комнате не было.

Значит, все-таки проснулся! Испугался! Но куда он мог спрятаться?

Где его теперь искать?!

* * *

Приказав себе не паниковать, я методично, одну за другой, обошел все комнаты второго этажа. Даже к себе в спальню заглянул еще раз на всякий случай. 

Сына не было. 

Мое напряжение возросло так, что руки и ноги стали деревянными, пальцы начали подрагивать и плохо слушаться. 

Рванул к лестнице. На ходу сообразил, что вдвоем искать ребенка будет быстрее. Направился в спальню Тины. Рывком распахнул дверь, впуская в затемненное пространство свет из коридора. Удивился тишине и ощущению покоя, которые так резко отличались от моего взвинченного состояния. 

– Тина, ты что – спишь? – окликнул приглушенно женщину, не желая резко будить ее громким голосом. 

– Не сплю. Чего тебе, Плетнев? Два часа ночи…

– Никита п… п… – клятое заикание, о котором я почти забыл, решило напомнить о себе в самый неподходящий момент.

– Что – Никита? – голос Алевтины звучал как-то слишком спокойно, да и подниматься она не спешила, только перевернулась на бок лицом ко мне и привстала на локте. 

– Его нет в детской… не могу найти!

– Ах, вон оно что. Иди сюда, Плетнев. – Тина вновь улеглась на спину, будто я ей не сообщил ничего особенного.

– Тина, я тебе говорю: Никита исчез! Помоги мне его найти!

– Так я и помогаю. Подойди уже, а?

Не понимая, что происходит, я подошел к кровати Тины. Уставился на женщину сверху вниз. Глаза все еще не привыкли к сумраку, и очертания ее тела под легким просторным пледом я видел смутно. 

Алевтина повернулась на другой бок, потянула плед вниз.

Она что – совсем с ума сошла?! Собирается показывать мне свое нижнее белье? Какую игру она бы ни затеяла – сейчас мне точно не до игр!

Я уже начал втягивать носом воздух, чтобы высказать все, что думаю о ее странных действиях, и тут, наконец, разглядел… нет, не шелковые пижамные шортики.

Под пледом, уткнувшись лицом женщине в бок и затаившись, как мышонок, лежал Никита. Впрочем, нет, он даже не таился. Мелкий спал: сладко и мирно. Дрых без задних ног! Даже наши переговоры и свет, который я впустил в комнату, не разбудили его. 

От резкого облегчения у меня подкосились ноги. Чувствуя себя кулем с мукой, я медленно опустился на колени – прямо у кровати. 

Ну, конечно! 

Какой же я дурак!

Куда еще мог побежать маленький мальчик искать защиты и спасения? Конечно же, к маме! И даже вспышки молний и раскаты грома не помешали ему совершить это путешествие со второго этаж на первый.

– Господи… Никита… слава богу! – я вцепился в простыню, комкая ее пальцами, уткнулся лбом в край кровати. – Как же я испугался!..

Открыв широко рот, я начал глубоко дышать, прогоняя из головы и тела остатки паники. Меня слегка потряхивало. Даже мысль о том, что рядом Тина, что она видит меня таким – жалким, слабым, задыхающимся – не смогла поднять меня с колен. В эту минуту мне было все равно, что подумает обо мне мать моего ребенка. Оторвать лоб от матраса у меня не было сил. 

Внезапно я ощутил прикосновение к волосам: на мой затылок легла легкая женская рука. Я дернулся от неожиданности, сделал резкий вдох, потом зашипел, выпуская воздух сквозь сжатые зубы. 

Пальцы Алевтины на мгновение исчезли, но потом вернулись, пробежались от маковки до затылка, едва ощутимо надавливая на кожу. Раз, другой…

Я замер. Закрыл глаза, затаил дыхание. 

В прикосновении женской руки не было ничего дразнящего, ничего провоцирующего. Только бережная ненавязчивая теплота и сочувствие. 

То, чего я не имел чертову уйму лет!

То, без чего, казалось, научился жить.