Герман Геринг с близкого расстояния

Между Сциллой и Харибдой

Десять дней продолжался допрос Германа Геринга. Десять дней внимание всего мира приковано к его показаниям.

Восстанавливая в памяти огромный материал, устный и письменный, прошедший перед судом за те десять дней, и сопоставляя его со всем виденным и слышанным на Нюрнбергском процессе во все остальное время, я могу смело сказать: ни один из подсудимых, кроме Геринга, не являл собою такого невероятного, разительного совмещения черт современного империалистического политика — ложной сентиментальной чувствительности и садистской жестокости, внешней респектабельности и полной душевной опустошенности, фанатичной, казалось бы, одержимости идеей и циничной предельно полной безыдейности.

Историки утверждают, что Наполеон, потерпев поражение на полях России, искал смерти. Он понимал, что счастливая звезда его уже на закате, но не помышлял о самоубийстве — это было противно его натуре, Наполеон предпочитал смерть на поле сражения.

Ничего подобного не приходило на ум правителям гитлеровской Германии. Политические карьеристы и авантюристы, рука которых не колебалась, когда надо было отправить на освенцимский эшафот миллионы жертв, алчные стяжатели и мародеры, наживавшиеся на массовых убийствах, почуяв неизбежность катастрофы, отнюдь не искали смерти на полях сражений. Умирать за возлюбленное отечество, за великий немецкий фатерланд, за гениальные идеи «божественного» фюрера нацистские главари посылали других. Гнали уже на верную гибель шестнадцатилетних юнцов и шестидесятилетних стариков, женщин и больных. Гнали кого угодно, лишь бы самим выиграть еще день-два и, может быть, в последнюю минуту юркнуть в какую ни на есть лазейку, уйти, спрятаться, притаиться, выжить.

В течение почти года я смотрел на скамью подсудимых и никак не мог привыкнуть к мысли, что на ней плечом к плечу сидит почти все гитлеровское правительство, весь правительственный кабинет. Как же это случилось, что фашистским главарям не удалось скрыться, воспользоваться гостеприимством многих своих друзей за рубежом?

Меньше всего приходила на ум ассоциация с гибнущим кораблем, капитан которого стоит на мостике до конца и либо не покидает корабль вообще, либо покидает его последним. Нет, не капитаны гибнущих кораблей, пусть даже разбойничьих, были перед нами. Заправилы фашистского рейха напоминали, скорее, корабельных крыс, всласть поживившихся в темных трюмах, пока дули попутные ветры, и пустившихся наутек, врассыпную, когда фашистское судно стало погружаться в бездонную пучину.

Но вернемся к фактам. Постараемся восстановить картину последних дней «третьей империи».

20 апреля 1945 года. Бункер имперской канцелярии. Гитлер встречает пятьдесят шестую годовщину своего рождения. Его поздравляют ближайшие подручные: Геринг, Гиммлер, Геббельс, Борман, Риббентроп, Шпеер, Дениц, Кейтель и Йодль. А через несколько часов эти преданные поздравители тайком от юбиляра и друг от друга спешат покинуть обреченный Берлин.

Герман Геринг — «верный паладин» Гитлера, как он любил называть себя в недавние лучшие времена, — избрал для себя Берхтесгаден. Ему так необходимы были тишина, спокойствие, возможность собраться с мыслями.

Он понимал, что игра подходила к концу. Вернее, не подходила, а стремительно, катастрофически, с бешено нарастающей скоростью мчалась к финишу — к той страшной черте, за которой уже не было ничего: ни фюрера, ни партии, ни великой Германии, ни самой жизни. Да, даже сама жизнь его была под вопросом. И если он, Герман Геринг, хотя и с трудом, с болью, мог еще принять потерю фюрера, великой Германии, потерю личной славы, богатства, могущества, то примириться с последней из этих тягчайших потерь — потерей жизни — он был не в состоянии. Спастись!.. Спастись любой ценой, любым способом!.. Эта мысль гнала его из Берлина почти так же, как поднимает и гонит зверя из берлоги животный инстинкт, безошибочно подсказывающий приближение опасности.

И Геринг бежал…

Едва приехав в Берхтесгаден, он заперся в кабинете и запретил беспокоить себя. Ему необходимо было остаться наконец одному, чтобы сосредоточиться на единственно важной в данный момент задаче: как, какими путями, какими мерами, каким способом сохранить себе жизнь…

Геринг не спал уже больше двух суток. План был продуман в деталях. Это был план спасения жизни не только Германа Геринга — речь шла о спасении жизни рейхсмаршала Геринга…

Как в кроссворде правильно проставленная буква дает решение по многим направлениям, так и намеченные им меры должны были улучшить положение почти по всем линиям. Став на основании закона от 29 июня 1941 года официальным преемником фюрера, он, Герман Геринг, может вполне официально вступить в переговоры о сепаратном мире с представителями западных союзных держав, в первую очередь с Эйзенхауэром.

В случае удачи (а Геринг верил в нее) это высвободит немецкие войска, занятые на западном фронте, и они будут брошены в решающую схватку с русскими, чтобы остановить катастрофическое продвижение последних. Рейхсмаршал помышлял даже о большем, неизмеримо большем: он надеялся на прямой союз с вчерашними врагами — Америкой и Англией, рассчитывал вместе с ними начать антикоммунистический поход против Советской России.

В сотый раз внушал себе Геринг, что только вступление в силу закона от 29 июня является той единственной волшебной нитью, которая позволит полностью размотать зловещий клубок проигранной войны. Одним этим актом, и только им можно было еще, по мнению Геринга, спасти собственную жизнь и даже нацистский режим, пусть несколько реформированный. Более того, при этом сбывалась наконец заветная мечта, главная цель его жизни: со второй роли он перейдет на первую, станет главой немецкого государства!

Все было так… Как будто так… Но тем не менее Геринг медлил. Медлил, хотя и понимал со всей отчетливостью, что промедление сейчас действительно смерти подобно. И не только потому, что кольцо русского окружения сжималось все больше и больше (каждый час мог быть последним для Берлина), но и потому, что другие приближенные Гитлера — Гиммлер, Борман, Дениц — могли в любую минуту опередить его, Геринга, в сговоре с союзниками. И тогда он останется ни с чем, а возможно, даже окажется козлом отпущения.

Однако Геринг был не в силах заставить себя перейти к действию. Страх, тяжкий страх перед Гитлером, перед нравами фашистского логова (кому, как не Герингу, знать эти нравы!), безмерный и неодолимый страх сковывал его волю.

Перелом наступил лишь утром, 23 апреля, когда в Берхтесгаден приехал из Берлина генерал Коллер, только накануне покинувший имперскую канцелярию. Сведения, привезенные им, сводились к следующему: Гитлер, потеряв последнюю надежду после провала предполагавшегося «наступления» Штейнера, заявил, что ему не остается ничего более, как покончить жизнь самоубийством, и впал в состояние полной прострации.

«Верный паладин» сразу воспрял духом. В расчете на то, что «возлюбленного фюрера» уже нет в