Пуповину, которая связывала меня с больницей, резали тупыми ножницами. Не дорезали, пошли пить чай. Время от времени я названиваю туда, слушаю последние известия.

Например, я с интересом узнал, что в больнице, помимо главврача, образовался Директор. Я даже не стал спрашивать, чем он занимается. Я решил не трогать океана и ознакомиться с мутными каплями. Одной из капель стал рассказ про реформирование отдела кадров.

Там срочно закупают оргтехнику, которая стоит немалых денег, и ничего с ней такого не делают, складируют. Кроме того, там тоже появился новый начальник. Он купил дорогой фотоаппарат и предложил переснять личные дела всех сотрудников. Две тысячи человек.

Дальше я слушать не стал, попросил рассказать что-нибудь повеселее. Мне сказали такое, что меня буквально потрясло.

Оказывается, моя коллега, с которой я бок о бок проработал четыре года, делил с ней ординаторскую и если от чего и сбежал, так это, в частности, от нее – она вот самая не умеет пользоваться ложкой.

Она родом с Востока, а у нас обитает лет тридцать. Невропатолог первой категории (не высшей ли уже?). Не владеет ложкой. У них это не принято. Как же я проглядел?

Выяснилось при заборе образцов на пищеблоке.

Сидит она и жрет курью лапу. Входит дежурный доктор, изумляется:

– Супчику! Супчику почему не едите?

– А я никогда не ем супчик, – отвечает она, очень довольная. – Я не знаю, как пользоваться ложкой.

???

– Ну, а дома? Дома-то? У вас же сынок… небось супчик ему варите…

– Иногда варю, да, но ложкой все на себя проливаю, не держится.

Доктор прекратил расспросы и впился в лапу, но уже в свою, то есть в свою куриную.

Распахиваю дверь на улицу, а мне навстречу спешит медсестра, с подносиком под белой салфеткой: не закрывайте, дескать, спасибо. Укол.

И машина стоит простенькая, с красным крестиком.

Откровенно говоря, я удивился. Почему-то я думал, что на дому никто уже никому ничего не колет, кроме бизнес-ланча. Не те времена, но вот, ошибся.

Давным-давно меня, мне кажется, недолюбливали в коллективе за эту мою привычку: прописывать домашние уколы. А мне было наплевать, что кто-то поедет и кто-то повезет, расходуя топливо. Константиныч в моем лице, вообще говоря, славился некоторой свирепостью лечения, опиравшейся на обстоятельность. Если кто посетил Константиныча, то пропал. Константиныч, вызывая почтение в среде обитания, выписывал три-четыре наименования уколов – никотиночку по схеме, витаминки через день – на три недели, выходит; еще один, коварный и больной; еще он выписывал таблеточки, тоже три-четыре, да физиотерапию, плюс снимок и бонус: особую мазь, прописью, в аптеке изготавливаемую пестиком, так что посетители мои забирались на стену.

Помню, приходил ко мне старичок. Участник и все такое. Старичок был опасный, в перспективе и в случае чего. Такие пишут длинные жалобы за подписью совета ветеранов. Я симпатизировал старичку, он мне напоминал моего дедушку, но больше – Скрипача Грушу, потому что голова у него была совершенно как груша, и вдобавок того же цвета, то есть сильно спелого. Старичок носил подтяжки, так что послевоенные штаны доходили ему до груди. У него болела поясница. Я разбирался с ней дней за пять. Груша поджимал губы, качал головой и с серьезнейшим видом, лаконично, именовал это высочайшим профессионализмом. С особенной пожилой весомостью, так хвалят грузовик или автомат Калашникова.

Я-то знал, что высокий профессионализм не у меня, а у аппарата электролечения, а я не особенно представлял, как устроена поясница Груши, потому что это было ни к чему. Если я накрывал заботой, то все, что могло пройти, проходило, а что не могло, на то и суда нет.

Я пытался застенчиво возразить – мол, что вы, право, но в этом пункте Груша начинал свирепеть, и призрак жалобы от регионального общества пенсионеров нарисовывался отчетливо, так что я отбрасывал скромность и вел себя на манер полкового врача.

Между прочим, ко мне заходил не только Груша, но и другие сказочные персонажи; бывал Помидор, было много Тыкв, графини Вишни наведывались. Я им сочувствовал по мере отпущенных внутренних резервов.

Они исправно несли мне разные бутылки, чтобы доктор был человек, как все.

Возвращаемся к неотвязной медицине.

В ней почему-то становится все меньше юмора.

На днях узнаю про один юмор, но это как посмотреть. Короче говоря, в мою больницу, которую я бросил как женщину, которая не очень-то и плакала, пришел страх. Не пришел он только к заведующей выпиской больничных листов и справок. Сама его и навела.

Оказывается, еще в начале девяностых годов родился некий закон, уморенный в утробе частым сношением извне, плюс материнский алкоголизм. Однако родился. И был похоронен, но – живьем. И сейчас его откопали; в уютной могилке уродец подрос и начал сучить ножками, требуя себе грудей на съедение.

По этому закону, не каждый, кто лежит в больнице, является нетрудоспособным. И значит, не каждый имеет право на больничный лист.

Взлетели брови:

– Как же вы будете решать, кто в больнице имеет, а кто не имеет?

– Через КЭК! Через кэк. Пишите эпикризы на кэки с обоснованием.

А кэк – это контрольно-экспертная комиссия, Полевая Тройка.

По больничным коридорам и кабинетам разносятся грустные дохтурские шутки:

– Пойду покекаю.

Доцент-фтизиатр был милейший субъект, имел фамилию Афанасьев.

Учил нас, если можно так выразиться, туберкулезу. Предмет был такой: туберкулез. Мы все вздрагивали: вдруг научимся? Тем более что завкафедрой нам намекала на лекции: «При этом заболевании бывает покашливание… вот точно такое, как сейчас покашляли, на заднем ряду».

Хочется что-нибудь про доцента Афанасьева рассказать хорошее – и вроде как нечего, а жаль. Плохое-то всегда тут как тут.

Все ему было по светлому и солнечному сараю. Учил он нас очень добросовестно, все объяснял легко и просто, никого не тиранил, отметок не ставил. Объясняя какое-нибудь лечение, заканчивал с неизменной улыбкой и поднятым пальцем: «И… санитарно-гигиенический режим».

Повторяя это в пятый раз, торжествующе вставлял слово «конечно».

После чего расплывался еще радостнее, совсем сыто. Он знал, что нам до этого режима. И какой вокруг режим.

И конечно, на отвлеченные темы любил порассуждать.

В апреле 1985 года Генеральный Горби учинил пленум, где поставил задачи. Туберкулез каким-то образом стал поводом их обсудить.