— Отсыпается, — ответила Элла. — Она теперь спит до четырех часов дня.

— Не говорите ей ничего, хорошо?

— Конечно, нет! — заверила его Элла и добавила с грустной усмешкой: — Мне еще жизнь дорога.

— А как она… Все еще стоит под душем часами? — спросил Даня.

— Нет, это кончилось. И слава богу. Я считаю, это добрый знак.

— Вы на меня не сердитесь?

— Господь с тобой, Даня, ты так ее любишь! За что мне на тебя сердиться? И не вздумай винить себя в том, что случилось. Скажу тебе по секрету: даже она тебя не винит. Она винит себя. Она себя наказывает.

— За то, что поддалась слабости? — В его голосе прозвучала безысходная горечь. — Как говорится: взял Бастилию, положи ее на место?

— Давай не будем ломать себе голову, — сказала Элла. — Один бог знает, что происходит в душе у моей дочери. И знаешь кто лучше всех в этом разобрался? Твоя бабушка и эта чудная женщина, Вера Васильевна. Хорошо, что она пришла. Между прочим, Юля из всех героев Достоевского больше всего любит Настасью Филипповну.

Даня последовал совету друзей и стал встречать Юлю на стоянке у клуба «Хрустальный дворец». Она старательно делала вид, что его не замечает. Подходила к своей красной корейской машинке, садилась за руль и уезжала. На самом деле все она, конечно, замечала: «сердитого шмеля» трудно было не заметить, тем более что он ехал за ней до самого дома. Но она не заговаривала с Даней, и он не пытался заговорить.

Промелькнул февраль, и вместе с ним кончилась зима. Уже к середине марта снег совершенно сошел, потеплело, отдельные отчаянные водители начали «переобуваться» в летнюю резину. И в середине марта Даня получил ответ на вопрос: «Сколько же это будет продолжаться?»

Юлино расписание он изучил досконально. У нее было по четыре выступления за вечер, заканчивала она к трем часам ночи. Но в эту ночь она не покинула здание в обычный час. Даня сидел за рулем и нервничал. Ближе к четырем утра служебная дверь распахнулась, и на стоянку выбежала Юля. Он сразу понял: что-то случилось. Она была без пальто, без шапки, в туфельках, хотя по ночам еще сохранялась минусовая температура. Она сразу бросилась к его машине: он всегда парковался так, чтобы видеть служебную дверь.

Даня завел двигатель и вышел, чтобы открыть ей дверцу.

— Нет-нет, садись, я сама! Увези меня отсюда! Скорее! Скорее!

Он покорно сел за руль, а она юркнула на пассажирское сиденье.

— Гони!

Даня бросил машину с места так, что шины заскрежетали, срывая протектор, и пулей вылетел со стоянки. Юлю била крупная дрожь, такая сильная, что клацали зубы. Он испугался, как бы она не прикусила себе язык, но, когда они отъехали довольно далеко от клуба, все-таки сбросил скорость и обнял ее одной рукой.

— Скажи мне, что случилось.

— Прости меня. Прости. Прости. Господи, какая же я дура! Что я наделала!

— Юля, говори толком. Что случилось?

Она заплакала.

Он еще не знал, в чем дело, он с ума сходил от беспокойства, но, боже, какое это было счастье — прижимать ее к себе, плачущую, перепуганную, виноватую! Даня затормозил у какой-то светящейся круглосуточной «стекляшки».

— Нет-нет, не останавливайся, нам надо ехать, скорей, скорей!

— Успокойся. За нами никто не гонится. Я куплю тебе воды.

— Не надо.

— Надо.

Он вышел из машины и через минуту вернулся, на ходу отвинчивая крышечку с бутылки минеральной воды.

— На, глотни и успокойся.

Юля чуть не захлебнулась водой, залила свой свитер. Даня снова тронул машину, на этот раз плавно и неспешно.

— Объясни мне, что случилось.

— Я… — Она опять начала плакать. — Я человека убила.

Он помолчал.

— Прости, ты… уверена? Только не плачь. Успокойся.

— Д-да, кажется, ув-верена. Я не знаю. Отвези меня к маме. Куда ты меня везешь? Я хочу к маме.

— Давай лучше я отвезу тебя к бабушке. К моей бабушке. Юленька, поверь, так будет лучше. Если там что-то случилось, они знают твой домашний адрес.

— А как же мама?

— Я за ней съезжу. Но сначала отвезу тебя к бабушке. Я отвезу тебя к бабушке, — втолковывал он ей, как маленькой, — а потом съезжу за твоей мамой. А хочешь, я за ней кого-нибудь из нашей охраны пошлю?

— Нет! — взвизгнула Юля, еще теснее прижимаясь к нему. — Я их не знаю, и мама не знает. Я только тебя знаю.

— Ну хорошо. Пожалуй, это была неудачная мысль. Я сам за ней съезжу. А теперь постарайся сосредоточиться. Ты уверена, что ты кого-то убила?

— Да. Нет. Я не знаю. Он головой стукнулся.

— Ну, это еще не обязательно…

— Нет, — вздохнула Юля. — У него глаза мертвые стали.

— Остекленели?

— Да.

— Это еще ничего не значит, — решительно заявил Даня, но Юля перебила его:

— Ты не понимаешь. Это он убил Салям.

— Что?! Кого он убил? Нет, погоди, не говори ничего. Сейчас приедем к бабушке, она приведет тебя в чувство…

— А мама?

— Я поеду за ней. Вот отвезу тебя к бабушке и сразу поеду за мамой, — в десятый раз повторил Даня. — Я ей сперва позвоню. Но сначала бабушке. — Он вызвал номер. — Ба? Извини, что разбудил. Ты можешь встать? Кое-что произошло. Я везу Юлю. Она пока побудет у тебя, хорошо? А я съезжу за Эллой Абрамовной. Состояние неважное. Пусть ничего не рассказывает, пока я не вернусь. Мы скоро будем.

Софье Михайловне было не привыкать к экстренным ситуациям. Даня быстро домчал до ее дома по пустынным в ранний утренний час улицам и застал ее уже одетой, бодрой, собранной, готовой действовать.

Она усадила Юлю на диван в своем домашнем кабинете, закутала ее в плед и принесла с кухни нечто дымящееся в толстой керамической кружке. Мысленно Даня порадовался, что на этот раз она дала отставку своим любимым китайским чашкам: Юля могла бы откусить кусок фарфора. Она дрожала так, что ее подбрасывало на диване, как на батуте.

— Что с ней, ба?

— Это называется «потрясающий озноб». В данном случае следствие шока. Ты поезжай, я тут сама справлюсь.

Даня поехал за Юлиной матерью. Ей он тоже позвонил с дороги.

— Элла Абрамовна? Вы только не пугайтесь, это Даня.

Конечно, она испугалась.

— Где Юля?

— Не волнуйтесь, она у нас. В смысле, у моей бабушки. Жива, невредима, только напугана очень. Я еду за вами. Можете собрать кое-какие вещи? Вы переночуете у нас.

— А что случилось? — спросила она.