На второй день Эйлиш сказала матери за чаем, что если она не повидается с подругами, те почувствуют себя оскорбленными. А уж затронув эту тему решила отвоевать для себя свободный день, не переходить от производимого под бдительным и все более раздраженным присмотром матери сочинения писем и надписывания конвертов прямиком к копанию в одежде Роуз.

– Я договорилась, чтобы венок нам доставили завтра, – сказала мать, – поэтому день мы проведем на кладбище.

– Что же, хорошо, стало быть, увижусь с Аннетт и Нэнси завтрашним вечером, – ответила Эйлиш.

– Знаешь, они заходили сюда, спрашивали, когда ты вернешься. Я от них отделалась, но если хочешь увидеть их, то пригласи обеих к нам.

– Может, я это сейчас и сделаю? – согласилась Эйлиш. – Оставлю Нэнси записку, а уж она договорится с Аннетт. Нэнси все еще встречается с Джорджем? Она писала, что собирается помолвиться с ним.

– Пусть она сама расскажет тебе все новости, – сказала мать и улыбнулась.

– Джордж был бы хорошей партией, – сказала Эйлиш. – Он и красив к тому же.

– Ох, не знаю, – сказала мать. – Они могут превратить ее в магазинную рабыню. Да и старая миссис Шеридан уж больно горда. Я бы к ней и подступиться не посмела.

Выйдя из дома, Эйлиш мгновенно почувствовала облегчение, а поскольку вечер стоял прекрасный, теплый, она с удовольствием прошла бы и несколько миль. Она заметила, как попавшаяся навстречу женщина оглядела ее чулки, туфли, а следом и загорелую кожу, и, приближаясь к дому Нэнси, весело размышляла о том, что, наверное, выглядит на этих улицах разряженной. Она потрогала палец, на котором столь недолго носила обручальное кольцо, и пообещала себе этим же вечером, как только мать ляжет, написать Тони и решить, как поутру отослать письмо без ее ведома. А может, подумала она, лучше аккуратно и мягко посвятить мать в свою тайну – если, конечно, та не видела ее писем Роуз, – дать понять, что у нее есть в Америке особенно близкий друг.

На следующий день они направились с венком на кладбище, и каждый из попадавшихся им по дороге знакомых останавливался, чтобы поговорить с ними. Все уверяли, что Эйлиш прекрасно выглядит, однако делали это в выражениях довольно сдержанных, ибо понимали – Эйлиш идет с матерью на могилу своей сестры.

Только приближаясь по главной аллее кладбища к семейному участку, она в полной мере поняла, насколько ей страшно. И пожалела, что так часто раздражалась в последние дни на маму. Теперь они шли медленно, неся венок вместе. Несколько бывших на кладбище людей смотрели, как они подходят к могиле.

Там лежал другой венок, почти высохший, мать Эйлиш убрала его и встала рядом с дочерью, глядя на надгробие.

– Ну вот, Роуз, – сказала она, – Эйлиш пришла, она дома, мы принесли тебе свежие цветы.

Эйлиш не знала, ждет ли мать и от нее каких-нибудь слов, а поскольку уже плакала, не была уверена, что сможет ясно произнести их. Она держала мать за руку.

– Я молюсь за тебя, Роуз, думаю о тебе, – сказала она. – Надеюсь, и ты молишься за меня.

– Она молится за всех нас, – сказала мать. – Роуз сейчас в небесах и молится за нас.

Пока они молча стояли у могилы, Эйлиш пришло в голову, что Роуз лежит там, под землей, окруженная почти невыносимой тьмой. Она пыталась думать о сестре, какой та была при жизни, о свете в ее глазах, о ее голосе, о том, как Роуз накидывала, почувствовав сквозняк, кардиган на плечи, как умела внушать маме интерес к мельчайшим подробностям в событиях дня своего и сестры, как будто у нее, у Эйлиш, были те же друзья, те же устремления, тот же опыт. Эйлиш старалась думать о душе Роуз, гнать от себя мысли о происходящем с ее телом здесь, под ними, в сырой глине.

Возвращались они по Саммерхилл, а миновав Ярмарочную площадь, свернули на Бэк-роуд, поскольку матери не хотелось встречать в этот день знакомых; Эйлиш, впрочем, думала, что мать не желает столкнуться с кем-то, кто может увлечь за собой дочь, разлучить их.

Вечером пришли Нэнси с Аннетт, и Эйлиш сразу заметила на пальце Нэнси обручальное кольцо. Нэнси объяснила, что она уже два месяца как помолвлена с Джорджем, просто не стала писать об этом Эйлиш из-за смерти Роуз.

– Но до чего же замечательно, что ты будешь здесь в день свадьбы. И мама твоя очень этому рада.

– А свадьба когда?

– В субботу, двадцать седьмого июня.

– К тому времени я уже вернусь в Америку, – сказал Эйлиш.

– Но твоя мама сказала, что ты еще будешь здесь. Написала нам, приняла приглашение от имени вас обеих.

Мать как раз вносила в комнату поднос с чашками, блюдцами, чайником и плюшками.

– Вот и вы, – сказала она. – Как приятно увидеть вас обеих, и дом прямо ожил. Бедная Эйлиш уже устала от своей старушки-матери. Мы так ждем вашей свадьбы, Нэнси. Все мы уж приоденемся к ней. Этого и Роуз хотела бы.

Из комнаты она вышла прежде, чем кто-либо из трех девушек успел открыть рот. Нэнси посмотрела на Эйлиш, пожала плечами:

– Теперь уж ты не сможешь не прийти.

Эйлиш мысленно прикинула даты – свадьба состоится через четыре дня после запланированного ею отплытия; она вспомнила также, что в бруклинском бюро путешествий ей сказали – дату можно изменить, нужно лишь загодя предупредить судовую компанию. И тут же решила остаться еще на несколько недель – понадеявшись, что «Барточчис» не станет так уж сильно возражать. Объяснить Тони, что мама перепутала дату отплытия, будет легче, хоть Эйлиш и не верила в способность матери перепутать хоть что-нибудь.

– Может быть, в Нью-Йорке тебя кто-нибудь с нетерпением ждет? – поинтересовалась Аннетт.

– Ну как же, моя домохозяйка миссис Кео, – ответила Эйлиш.

Она понимала, что не может довериться ни одной своей подруге, а уж тем более двум сразу, не рассказав им слишком многого. Расскажешь и вскоре обнаружишь, что мать одной поведала что-то твоей матери о нью-йоркском дружке дочери. Самое верное, решила Эйлиш, не говорить ничего, рассказать взамен о нью-йоркских нарядах, об учебе, о каждой из постоялиц миссис Кео и о себе самой.

Девушки, в свой черед, посвятили ее в городские новости – кто с кем ходит, да кто надумал помолвиться, добавив, что самая свежая новость – сестра Нэнси, которая с Рождества время от времени появлялась на людях с Джимом Фарреллом, а недавно порвала с ним, и теперь у нее новый молодой человек родом из Фернса.

– С Джимом Фарреллом она ходила только для того, чтобы другим нос утереть, – сказала Нэнси. – Он был груб с ней, как с тобой в тот вечер, помнишь? Многие на деньги спорили, что она с ним не расстанется. А она взяла да и рассталась. Под конец терпеть его не могла, говорила, что он невыносим, хоть Джордж и твердил, что Джим парень неплохой, нужно только узнать его получше. Джордж с ним в школе учился.

– Джордж такой снисходительный, – заметила Аннетт.

Джим Фаррелл, продолжала Нэнси, будет на свадьбе как друг Джорджа, а сестра требует, чтобы пригласили и ее ухажера из Фернса. Во время этого разговора об ухажерах и свадьбе Эйлиш поняла, что если она сообщит Нэнси с Аннетт о своей тайной свадьбе, на которой никто, кроме нее и Тони, не присутствовал, ответом ей будет озадаченное молчание. Уж слишком странным покажется подругам такое бракосочетание.