1836 году, будучи вновь в Москве и Петербурге, Кольцов был принят в литературную среду того времени. Он был обласкан Пушкиным, князем Одоевским12, Жуковским. Почти со слезами на глазах рассказывал Кольцов о торжественной для него минуте – встрече с Пушкиным.

Из писем его к В. Белинскому, с которым он все больше сближался, видно, что вообще к литературным сборищам он относился критически, недюжинный природный ум, ясный и сильный, поднимал Кольцова выше даже образованной толпы.

Кольцов был очень несчастлив. Слишком велики были противоречия между духовными его запросами и окружавшей его жизнью. Материальная зависимость от отца и семьи, от которой он совершенно отошел к концу своей короткой жизни, становились все невыносимее. Жить в Воронеже стало мукой. Ко всему усугубляя тяжелое положение, пришла новая несчастная любовь. Самыми радужными красками описывал Кольцов Белинскому, в своих письмах, новую, последнюю любовь Варвару Григорьевну Лебедеву. Но женщина эта, легко сблизившаяся с поэтом, так же легко его бросила. «Поехала к помещику в компаньонки… а я остался больной»,13 – писал Кольцов. Открывшаяся чахотка вскоре свела поэта в могилу.

Смерть, которой он боялся, наверное, показалась ему освобождением. На памятнике вырезаны его стихи:

Моя юность цвела

Под туманом густым, —

И что ждало меня,

Я не видел за ним.

Конечно, в стихах Кольцова не разрешены многие вопросы, жизненные и философские, и подчас его «думы» кажутся трогательно наивными образованным людям нашего времени. Однако приходится согласиться, что Кольцов, несмотря на свою философскую неподготовленность, во многом был прав, хотя бы когда говорил, что ум наш «наобум мешает с былью небылицу». Больше того, признаемся, что тревожащие неразрешенные поэтом вопросы оставались и остаются теперь через столетие, после его смерти, вопросами нерешенными для каждого мыслящего человека.

V. «Великий народолюбец»: Н. А. Некрасов

Дм. Невский

Н. А. Некрасов. К 120-летию со дня рождения

На днях исполнилось 120 лет со дня рождения Николая Алексеевича Некрасова.

Вызванная революцией грандиозная переоценка всех духовных ценностей русской культуры не минула и Н.А. Некрасова. Во всяком случае, она коснулась его творчества в гораздо большей мере, нежели Пушкина и Лермонтова, – двух первых членов того классического «триумвирата», который царил на русском Парнасе, причем переоценка эта не всегда складывается в пользу «певца гнева и печали», особенно в русских национальномыслящих кругах и, в частности, в кругах эмиграции.

Теперь в нашей среде нередко приходится слышать жалобы на тенденциозность Некрасова, на то, что этот поэт умышленно сгущал мрачные краски, рисуя русскую жизнь, и слишком уж идеализировал простой народ, т. е. крестьянство. Нашей эмигрантской молодежи, незнакомой с общим стилем русской народнической литературы, многое в нем кажется странным и преувеличенным. Да и старшее поколение теперь уже не ощущает всего пафоса «певца народных страданий». Странной натяжкой кажутся нам слова поэта о русской сельской церкви, оглашаемой народными стонами, «которых не слыхали ни римский Петр, ни Колизей»1. Не совсем понятно нам и то, что собственно такого горького нашел он в банальнейшем утверждении, будто железные дороги «строят инженеры». Ко всему этому, неприятное впечатление производят на нас у Некрасова и такие «ляпсусы», как «стосуточная ночь»2 в Забайкальской области, лежащей на широте Малороссии!

Излишне говорить, однако, что все эти особенности не умаляют значения Некрасова как великого русского поэта, они объясняются лишь эпохой, в которую он жил. В этом отношении нужно сказать, что в отличие от Пушкина и Лермонтова, над которыми бессильно время, Некрасов всецело принадлежит своей эпохе, является именно ее выразителем. В этом, несомненно, и кроется секрет его огромной популярности среди людей 50-70-х годов прошлого века.

Нужно сказать, что популярность эта была совершенно исключительной. Недаром над его могилой было сказано – «он выше Пушкина»3, а над «Рыцарем на час» проливал слезы даже «властитель дум» семидесятников – Михайловский.

Правда, популярность эта пришла к Некрасову не сразу, а только тогда, когда он отказался от подражаний и вышел на свою собственную дорогу, решительно порвав с поэтической традицией. В этом отношении Некрасов – один из оригинальнейших и самобытнейших поэтов. Он, как правильно замечает Н. Котляревский, не имеет ни предшественников, ни наследников и стоит особняком в русской поэзии4.

Тем не менее это своеобразие поэзии Некрасова было глубоко «созвучно» его времени, ниспровергшему чистое «искусство для искусства» и поставившему во главу угла «гражданские мотивы». Но великая любовь к народу преобразила их у Некрасова в гражданскую скорбь, зазвучавшую еще небывалым пафосом.

Народничество, в лучшем значении этого слова, спасло музу Некрасова от рассудочного, узкого утилитаризма, господствовавшего в то время, и поэзия его не только получила «права гражданства», но и «ударила по сердцам» современников «с неведомою силой».

Поэт умышленно отказался от всех «высоких тем», издавна присущих поэзии, и обратился к повседневности. И сделал он это не потому, чтобы его вовсе не тянуло к обычным поэтическим темам, а потому, что считал себя не вправе изменить своему главному призванию, как певца и гражданина.

Издавна поэзия прославляла: могущество, любовь, дружбу, возвышенный патриотизм и отгораживалась от «буйной черни» и «тьмы низких истин», поклоняясь «возвышающему обману», творя его.

У Некрасова мы не находим этих тем. Кажется, никто из поэтов не уделил так мало внимания женщине и любви, как он. Если любовь к женщине и звучит в его поэзии – это любовь к матери, его творчество всегда целомудренно, все чувства его отданы народу.

Даже – от «святого звания певца», которое дорого ему, – он готов отказаться во имя идеи, общественного, народного служения. Вероятно, единственный из поэтов он сознательно провозгласил формулу, умаляющую его искусство, отодвигающую его на второй план: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».

Слово «гражданин», тогда еще новое и свежее, вообще особенно дорого ему, но еще дороже был ему – народ, крестьянство, его горести и чаяния. Этому народу он готов отдать все, и действительно его поэзия глубоко народна, по самому своему складу и содержанию, более всех других русских поэтов он достиг «соборности», став не только национальным, сколько именно народным поэтом. Его чудные «Коробейники», кстати сказать, столь высоко ценимые серафическим А. Блоком, стали настоящей народной песней.

А между тем, на первых порах отказ Некрасова от традиционных поэтических тем и его приспособление стихов к песенному ладу вызвали великое недоразумение, заключавшееся в том, что современники проглядели в них настоящее поэтическое искусство, оценив лишь гражданский пафос и народолюбие. Правда, тогда это нисколько не отразилось на