Катков находили удовольствие в беседах с этим удивительным самородком. В своих воспоминаниях о Кольцове Катков пишет: «Зашел к нему (Кольцову) на минуту вечером. Он не хотел отпустить меня без чаю. Слово за слово – и ночи как не бывало. Часто он захаживал ко мне и, засидевшись, оставался ночевать»19. Высокого мнения о Кольцове был В. А. Жуковский, назвавший его «человеком замечательным». Белинский относился к Кольцову восторженно и до конца оставался самым близким его другом.

В 1835 году, на средства, собранные друзьями, кружком Станкевича, издается книжка «Стихотворений А. Кольцова», встретившая теплые отзывы критики. В это время поэт много работает над своими стихами, собирает и записывает народные пословицы и читает, стараясь этим восполнить отсутствие систематического образования. Это не мешает ему добросовестно вести дела своего отца причем здесь он умеет находить нужные ему знакомства. По такому раздвоенному руслу и протекает в течение нескольких лет жизнь поэта.

Как человек умный, Кольцов рано понял всю двойственность своего положения. Он нашел в себе силы, чтобы в какой-то мере оторваться от своего берега, но причалить к другому, окунуться целиком в мир, в котором жили его литературные друзья, он не смог. Свой душевный разлад поэт переживал чрезвычайно болезненно. Ко всему этому присоединились чисто внешние неудачи и материальные затруднения. Дела у Кольцовых пошатнулись. На этой почве между поэтом и его отцом происходят частные столкновения, вызывающие обоюдное раздражение. У Кольцова обнаружились признаки чахотки. Непродолжительный, но бурный роман его с В. Г. Лебедевой20 ускорил легочный процесс, и 29 октября 1842 года поэта не стало. На могильном кресте Кольцова долго хранилась надпись, составленная его отцом: «Просвещенный без наук природой награжден Монаршей милостью скончался 33 годов и 26 дней в 12 часу брака не имел»21.

Благодарные воронежцы достойным образом почтили память своего поэта. В 1868 году, в 25-летнюю юбилейную годовщину его смерти, при огромном стечении народа, был торжественно освящен памятник Кольцову, представляющий мраморный бюст поэта на высоком, художественной работы, постаменте. Самый сквер был назван Кольцовским22. Стараниями людей, чтущих память поэта, была приведена в порядок его могила23. Ее украсил изящный памятник, обнесенный решеткой. В Воронежской Публичной библиотеке хранилось большое собрание рукописей и писем Кольцова, а также официальные акты, имеющие отношение к семье Кольцовых. Одному из двух финальных отделений Публичной библиотеки было присвоено наименование «Кольцовской библиотеки»24.

Литературное наследие Кольцова невелико. В «Полном Собрании сочинений» А. В. Кольцова, изданном Императорской академией наук в 1911 году под редакцией А. И. Лященко25, напечатано всего 158 «песен» и «дум». Помещенные там же, в виде приложения, юношеские вещи Кольцова в счет, разумеется, не идут.

Но и эти 158 стихотворений по своей художественной значимости далеко не равноценны. Белинский поэтическое наследие Кольцова делил на три разряда. К первому он относил пьесы, написанные правильным размером, и в которых Кольцов является только подражателем. Особняком от них стоят кольцовские «песни», в которых талант поэта-прасола отразился, по словам Белинского, «во всей своей полноте и силе». В третий разряд Белинским зачислены «думы», в которых ставятся вопросы религиозно-философского порядка.

Это деление удержалось и в последующей критической литературе.

Не подлежит сомнению, что настоящую художественную ценность представляют только «песни» Кольцова. Собственно, они и обеспечили ему бессмертие. В области песенного стиха равного Кольцову нет во всей русской литературе, и все опыты, делавшиеся в этом направлении его предшественниками и подражателями, не могут равняться в достоинствах с «песнями».

Интересно проследить, какое место в пантеоне русской изящной словесности отводят Кольцову наши критики и писатели.

Белинский назвал Кольцова «несравненным изобразителем крестьянского быта», и главное достоинство его «песен» видел в том, что в них «содержание и форма чисто русские»26.

Шире подошел к Кольцову Вал. Майков. Сравнивая его с поэтами-романтиками, он отдавал предпочтение Кольцову, который «сумел возводить действительность в поэзию». По мнению Майкова, творческие возможности Кольцова были очень велики, и «несправедливо смотреть на него, как на такого поэта, который по натуре своей был рожден для тесного круга сельской поэзии, и который, сверх того, мог писать с грехом пополам и в других родах…» Как художник, Кольцов «должен был чаще всего обращаться к тому самому быту, который тяготел над его личностью, он должен был это делать, потому что не знал, а только угадывал другую сторону действительности»27.

Г. И. Успенский назвал Кольцова «поэтом земледельческого труда». «Никто, – говорит он, – не исключая самого Пушкина, не трогал таких поэтических струн народной души, народного миросозерцания, воспитанного исключительно в условиях земледельческого труда, как мы видим у поэта-прасола»28.

Академик А. Н. Веселовский29 характеризует Кольцова как поэта крестьянства, деревни и земледельческого труда и находит в его произведениях много черт, сближающих его по духу и направлению с народными западно-европейскими поэтами: Вильгельмом Мюллером30, Робертом Бернсом и др.

Приведенные характеристики представляют наиболее ценное, что было сказано о Кольцове. И все же в них мы не находим ответа на главный вопрос: в чем же отличие Кольцова от других поэтов, в чем его самобытность и неповторяемость (речь идет не о формальной стороне поэзии Кольцова, а о ее существе). Ведь нельзя же видеть это отличие в том, что Кольцов был поэтом деревни и крестьянского труда. Во-первых, нашу деревню, как известно, бытописали и другие поэты, и бытописали неплохо, напр., Некрасов, во-вторых, бытописательский элемент в кольцовских «песнях» почти отсутствует. Следовательно, водораздел, залегший между Кольцовым и остальными русскими поэтами, нужно искать в другом месте. Где же?

Думается, ближе всех к пониманию Кольцова подошел академик А. И. Соболевский31, который сказал, что этот поэт «по своим идеалам является отзвуком допетровской Москвы, с ее памятованием о Боге и крепкой думой о душе».

Если не считать Лермонтова, Кольцов самый религиозный русский поэт. Религиозность его детски чистая («Спаситель, Спаситель, чиста моя вера…»), первобытная, своими корнями уходящая в глубочайшие народные пласты. Может быть, бессознательно для него самого, у Кольцова, благодаря его почвенной связи с деревенским миром, сложился идеал земледельца, который во всех проявлениях природы ощущает присутствие Бога. Его «Песня пахаря», этот чудесный гимн природе, крестьянскому труду и хлебу, заканчивается трогательным молитвенным обращением:

С тихою молитвою

Я вспашу, посею:

Уроди мне, Боже,

Хлеб – мое богатство…

Кольцовский «Урожай» – апофеоз вознагражденного крестьянского труда, но этот апофеоз венчает «жаркая свеча поселянина пред иконою Божьей Матери».

Почувствовать стихию народной жизни (религиозной в своем существе) мог только подлинный сын русского народа, не успевший еще от него оторваться,