– Мне здесь не нравится, – я предупреждаю его, а сам выискиваю взглядом Ольгу.

Она все еще восседает на верблюде, и жители оазиса, от мальчишек до седобородого старца со стертыми деснами, смотрят на нее. Они возмущены? Восхищены?

– Эти люди сегодня дадут вам воды, а завтра воткнут нож в спину.

– Ну у вас же есть винтовка?

Профессор насмехается надо мной? Нисколько. Он наивен. И свято верит, что один мой «Спрингфилд» способен защитить его и Ольгу.

– И все же будет лучше, если мы не станем задерживаться.

Но профессор уже не слушает меня. Он помогает Ольге спуститься, а потом долго, обстоятельно разговаривает со старейшиной. Я так понял, что этот мужчина с ястребиными глазами – старейшина.

Разговор, как часто случается, переходит в торг. Раздаются крики, брызжет слюна. Ястребиноглазый пучит глаза и скрежещет зубами. Профессор жестикулирует.

Я проверяю револьверы.

Но все вдруг разом успокаиваются. Наступает ночь.

Ночь в пустыне не похожа ни на что. Потом, в своих странствиях, я побывал во многих уголках мира, прекрасных, уродливых или же вовсе не имеющих лица. Но ночь в пустыне – нечто особенное. Солнце сгорает в закате, и наступившая тьма выглядит кромешной. Ее не разбавляют звезды, разве что луна в редкие дни полнолуния позволяет видеть.

Приходит холод, как и тьма, он рождается на востоке. Его дыхание схватывает пески, облекая их ледяными панцирями. Порой холод невыносим. Я слышал, что и людям, и животным случалось замерзать в считаные часы, и солнцу оставалось лишь высушить их трупы.

Они работают в паре – тьма и свет – а противостояние их – не более, чем уловка для недалеких человеков. Слышишь, Роберт?

Смерть похожа на ночь, ту, проведенную в оазисе. Холод. Россыпь огней. Люди. Собаки. Рев верблюдов. Гортанное пение, которое и пением назвать нельзя – вой.

Тоска, разрывающая горло.

Я хотел домой. Немедленно. В сей же миг. Встать и шагом одним преодолеть тысячи миль, пески, океаны, чертовы леса… лишь бы скорее. Тоска выволокла меня в пустыню, заботливо окружив чернотой. Я дышал ледяным воздухом и мерз, но продолжал пялиться в никуда, делал вид, что высматриваю… но что я там мог высматривать?

И потому удивительно было появление фигуры в знакомом белом одеянии. Она походила на призрак сильнее, чем когда-либо прежде. Ольга шла из пустыни, и я ничуть не удивлялся этому: ей не страшны были змеи, скорпионы или люди. Поравнявшись со мной, Ольга остановилась.

– Тоже решил прогуляться? – спросила она. – Можем вместе… пойдем туда.

Ее рука нашла мою ладонь, пальцы сжали, едва не проткнули насквозь.

– Пойдем… пойдем…

Шепот заглушал песнопения. И парализовал меня, как танец змеи парализует добычу. На полусогнутых ногах я шел за ней.

Недалеко.

Отсюда видны костры и даже тени людей, более отчетливые, чем в дымном круге оазиса.

– Ну? – поинтересовалась Ольга, глядя на меня с обычным пренебрежением. – Чего ты ждешь? Ты же этого хочешь? Верно?

– А твой муж?

Я обнял ее, прижал к себе, чувствуя, как жар ее тела разогревает пустыню, взывая к солнцу.

– Он не будет против, – Ольга смеялась мне в лицо. – Он не будет против…

В лагерь мы возвращались по отдельности. Вернее, она ушла, довольная, сытая и сонная от этой сытости, я же стал ждать рассвета, решив про себя, что так поступить будет правильно. Возможно, я бы замерз насмерть, потому как Ольга вытянула из меня все жизненные соки, но мною овладело такое безразличие, что собственная смерть представилась избавлением.

– Сагиб. Джинн.

Бедуин подкрался сзади. Он имел возможность ударить в спину или в голову, потом добить и, раздев донага, спрятать тело в песках. Я не сомневался, что окрестные пески таят немало тайн. Но то же безразличие помешало мне испугаться за собственное будущее.

– Сагиб, – повторил ястребиноглазый, присаживаясь рядом со мной. А затем на хорошем английском произнес: – Эта женщина – шайтан. Избавься от нее. Если хочешь жить.

– А сам?

– Мне незачем.

– Мне тем более.

– В третий раз мертвец Ахмед ведет караван. В третий раз сагиб-шайтан разжигает мои костры. В третий раз она уходит, чтобы вернуться с мертвецом Ахмедом. Только они. Только двое. Я хороший человек, – он раскрыл ладони, будто показывая, что не держит в них зла. – Я убиваю честно. Сагиб-шайтан кормит пустыню. И пустыня когда-нибудь придет по ее следу в мой дом. Пусть сагиб-шайтан не вернется. И тогда я отдам тебе своих дочерей. И еще вот…

В колыбели смуглой ладони лежал оплавленный осколок стекла размером с ноготь моего большого пальца. Вернее, сначала я решил, что это именно стекло, но позже понял – алмаз. Пусть неограненный, а потому уродливый, как щенок-бастард, он имел огромную цену.

– Убей женщину. Я дам тебе много камней.

И человек с глазами ястреба вложил камень в мою руку.

Мы покинули гостеприимный оазис спустя два дня. Ахмед-мертвец – вряд ли его звали Ахмедом, и мертвецом он пока не был – взял курс на пески. Ольга заняла прежнее место на высокой верблюжьей спине, но теперь она предпочитала держаться рядом со мной.

Она не заговаривала о милых пустяках, не давала себя труда делать вид, будто ей приятно мое общество и что она вообще его замечает, но просто ехала поблизости.

А профессор упрямо не замечал этого внезапного интереса.

Однажды я не выдержал и спросил:

– Зачем я тебе нужен?

Ольга не повернулась в мою сторону, она сидела, покачиваясь, вместе с чертовым верблюдом, и глядела строго вперед. Лицо ее под тканевой вуалью было неразличимо, а белая – все еще белая, несмотря на многие дни пути – рубаха-галабея скрывала очертания фигуры.

– Так зачем?

– На моей родине не так жарко. Там много воды. Реки, озера… папа устроил пруд в имении. На английский манер, когда все растет, словно бы само по себе. Получилось живописно. Я любила приходить на берег. И моя сестра… у тебя есть братья?

– Нет.

– А у меня были. Двое. И сестра. Близнец. Представь себе кого-то, кто выглядит, как ты. Думает, как ты…

Ее улыбка остра, как клинок бедуина.

Знает? Конечно. Она все про меня знала с самого первого мгновения, с первого вдоха, с первого прикосновения.

– Моих братьев убили. Одного – на войне. Второго – после. Первого назвали героем, а второго – предателем. Но он никого не предавал. А вот сестра… моя сестра осталась у них. Это грустно. Так грустно, что сердце мое раскалывается от боли. Хочешь послушать?

– Нет!

Она рассмеялась, и ветер отозвался на смех. Ветер сам стал смехом, голосом зверя песков, который рыком грозным предупреждал нас.