К слову, назойливость была отличительной чертой местного народца. Она пробивалась в характере этих мелких смуглых людишек, как пробивается родничок сквозь толщу скалы.

Их дети, сбиваясь в грязные стаи, караулили иноземцев, окружали и толклись, вытягивая тощие лапки, клянча монету на английском, французском, голландском или даже русском. И стоило поддаться на просьбу, как та усиливалась многократно. А если же человек игнорировал, то стая волочилась за ним квартал или два, но лишь затем оставляла, прокляв на прощанье за скупость.

Проклятья здесь раздавали столь же просто и часто, как и обещания.

Торговцы, суетливые, как тараканы, выпрыгивали из лавок, хватали покупателя за руку и, беспрестанно кланяясь, уговаривали заглянуть. Они все обещали особый товар, равного которому не найти в благословенной долине Нила… и все лгали, с улыбкой, глядя в глаза и плюя в спину.

Тогда я не сразу понял, в чем причина их ненависти, и списал ее на обыкновенную зависть нищих к богатым, неудачников к удачливым, да и вообще людей к людям. Но на деле они ненавидели не европейцев, заполонивших страну, но само время, которое посмело уйти и унести с собой былое величие Египта. И каждый смуглокожий египтянин, от мальчишки-нищего до богатого торговца, засыпая, видел те, далекие времена, когда страной Кемет правили фараоны.

Они – все до единого – мнили себя потомками царей…

Пожалуй, в Каире я впервые вспомнил про дом и про Роберта. Мне подумалось, что ему с его неудержимой фантазией здесь понравилось бы. Я сел писать письмо и, выведя первые строки, бросил: не Роберт его получит. И поэтому я просто продолжил жить, пока однажды ко мне не явился человечек с предложением работы. Надо сказать, что я не брезговал ничем и к своим годам обзавелся определенной репутацией, которая и привлекла профессора.

Не знаю, был ли он и вправду профессором или же купил это звание, как купил круглые золотые часы на цепочке, обрывок папируса с картой и волоокую молчаливую супругу русских кровей.

С ней, как и с картой, я познакомился позже.

– Здгавсвуйте, – сказал мне профессор, приподнимая котелок. И египетское солнце не упустила момента куснуть за лысину. – Вы будете Мэтт Бгиг?

– Я.

– Томас Эддингтон. Пгофесог агхеологии. Почетный член Геогафического общества.

Меня рассмешило, что этот человечек, пяти футов ростом, не выговаривает букву «р», но делает это нарочито, как бы подчеркивая свой недостаток.

– Я пгемного счастлив познакомиться, – он сунул мне руку для пожатия, и я пожал.

Ладонь у профессора была мелкой, детской. И французские перчатки из тончайшей лайки надежно защищали ее, причиняя, полагаю, немалые неудобства. Он вообще был наряжен не по месту – в батистовую рубашку с высоким воротником, в тяжелый жилет, обильно расшитый золотом, и в кургузый пиджак из доброй английской шерсти.

При этом профессор не спешил жаловаться на жару либо же на собственное здоровье. Как убедился я позже, здоровье у него было отменным.

– У меня к вам деловое пгедложение.

– Выслушаю. Пить будете? Вода. Почти свежая.

Даже свежая, она здесь хранила отчетливый запах плесени, а порой – соленой рыбы.

– Нет. Пгостите, но нет. Не пью здешнюю воду. Опасно.

Он присел на мою кровать, что не была и кроватью-то – деревянной доской с кучей тряпья. Признаюсь, что в этом тряпье неплохо жилось блохам, клопам и прочей мерзости, которой в Каире водилось предостаточно.

– Вы пгедставляетесь мне очень молодым. Очень! Чгезвычайно. Сколько вам лет? Только не вгите, пожалуйста! Я умоляю вас, только не вгите!

Он приложил ладошки к груди и воззрился на меня с надеждой.

– Девятнадцать.

– Чудесно! Чудесно! И такой талантливый молодой человек… двадцать фунтов в неделю. Я пгедоставляю питание, пгоживание, тганспогт и все то, что сочтете необходимым для экспедиции.

Тогда я понял, что человек этот – один из сотни безумцев, ищущих в пустыне золото. Подобных людей было в Каире едва ли не больше, чем воров и шлюх вместе взятых, однако я не слышал, чтобы кому-то улыбнулась удача. Караваны уходили в пустыню… исчезали в пустыне.

И никто никогда не спрашивал, куда они девались.

Мне бы ответить отказом, поскольку провал этой еще не существующей экспедиции был очевиден, но я устал сидеть в Каире.

– Двадцать два, – сказал я.

– Замечательно! Пгосто замечательно! Но могу ли я пгосить, чтобы пгоследовали со мной немедля? Повегьте, в моем доме вам будет не в пгимег удобнее, чем здесь!

Ну, вещей у меня было немного. Да и за место я не держался, а Томас выглядел достаточно любопытным существом, чтобы у меня появилось желание понаблюдать за ним.

Дом Томаса Эддингтона стоял в приличном, чистом районе, куда не осмеливались заглядывать оборванцы. Это строение представляло собой причудливую смесь исконных египетских зданий с их неуклюжестью и практичных европейских домов.

– Пгоходите! Пгоходите! – Профессор словно боялся, что я вдруг передумаю или вовсе исчезну, и признаться, подобный интерес к моей персоне был мне внове.

И он настораживал, как настораживала тишина.

Скорлупа стен хранила зеленое нутро цветников, журчащих фонтанов и низеньких турецких скамей, на которых дремали павлины. Птицы эти, отличавшиеся скверным норовом и дурными голосами, приветствовали хозяина трубным ревом.

– Пгелестные, пгавда? – Томас вытащил из кармана горсть зерна и кинул птицам. Те, слава богу, заткнулись. – Но пгойдемте. Я пгедставлю вас моей супгуге!

– Не думаю, что ей доставит удовольствие.

Дамы, тем более утонченные – а мне представлялось, что жена профессора и просто очень состоятельного человека не может быть иной, – к моему появлению относились двойственно. С одной стороны, их влекло ко мне, с другой – мое низкое положение и всякое отсутствие манер отпугивали.

– Ах, бгосьте. Ольга все пгекгасно понимает.

Итак, ее звали Ольга.

Еще одно имя, придуманное ли, украденное, но явно не принадлежавшее ей. Как и тело. Я узнал лицо – узкий подбородок и широкий лоб, на котором вечно блестела испарина. Чахоточная бледность кожи и кармин подкрашенных губ. Черные глаза узкого, нечеловечьего разреза. И светлые выбеленные волосы.

– Ольга, это тот молодой человек, о котогом мы говогили. – Томас приник к ее руке с нескрываемым восторгом, как будто она – богиня, а он – лишь жрец, носитель ее слова и воли.

Я же потерял дыхание.

Это была она! Она! В другом обличье, но она! Устала ждать? Бросила все и бросилась за мной? Настигла и опутала? Но я еще сумею сбежать. Снова заорали павлины, и Ольга сказала:

– Рада познакомиться. Надеюсь, вам понравится здесь.