Не сдавайся. Не противься моей помощи. Если бы она могла читать мои мысли.

Зато их слышит Роб.

«Слишком поздно. Теперь ты моя. Вы обе мои».

Я отвожу свои губы и плотно закрываю маме рот, гребу вверх, изо всех сил двигая ногами. Намокшая мамина одежда тянет нас вниз. Но я не сдаюсь. Нас обеих кружит течение. Такое ощущение, что вода начинает спадать, как в ванне, когда вытащишь пробку. И все же, как бы я ни старалась, силы водной стихии превосходят мои.

Возможно, у меня еще есть шанс выбраться. Но тогда я должна отцепиться от мамы и плыть одна. Я выплыву, но маме самостоятельно не выбраться. Она уже не борется за жизнь.

Если я сейчас оставлю ее, то больше никогда не увижу. Во всяком случае, живой.

Если останусь в воде, мы обе утонем.

Ситуация «или-или». И никакого запасного выхода.

«Плыви наверх, Ник. Оставь меня. Так будет лучше».

Это ее голос. Я отчетливо слышу его, словно мы не под водой, а дома. Но как ей удается говорить со мной?

Мама? Это действительно ты? Я перестаю подниматься и поворачиваю ее лицом к себе.

Из ее губ вырывается цепочка пузырьков, глаза открыты, но не моргают. Видит ли она меня?

«Тебе пора. Все хорошо, дорогая. Я люблю тебя».

Мамин рот не двигается, откуда же исходит голос?

Вглядываюсь в ее лицо, ища признаки жизни. Мой запас воздуха на исходе. В бассейне я много плавала под водой и знаю это ощущение. Стремишься подольше удержаться, подавляешь желание вынырнуть, плотно сжимаешь губы и твердишь себе: «Еще один гребок, еще несколько метров». Потом твое тело переходит на автопилот, и ты перестаешь чувствовать боль в груди. Кажется, теперь можешь оставаться под водой сколько угодно. Однако тело ведет с тобой опасную игру. Если не заставить себя вынырнуть и вдохнуть, окажется слишком поздно. Жизненные процессы замрут, а ты этого даже не заметишь.

Пусть у меня осталось совсем немного воздуха, но я готова поделиться им с мамой.

Снова приникаю к ее губам, проталкиваю воздух в ее рот. Такое ощущение, что я целуюсь с манекеном. Мама не реагирует. Вспоминаю кошмарную оранжевую надувную куклу, которую когда-то пыталась спасти.

«Слишком поздно. Она моя».

Лицо Роба совсем рядом. Жуткое, отвратительное.

«И ты тоже», – добавляет он.

«Оставь ее», – снова раздается мамин голос.

Я оборачиваюсь. Мама сейчас по другую сторону от меня, напротив Роба. И в то же время она передо мной. Что происходит? Как она раздвоилась?

Мы кружимся на водяной карусели. Нас… четверо.

«Одной тебя мне мало».

«Отпусти ее, Роб. Она наша дочь».

Мы продолжаем кружиться, но для меня мир остановился.

Роб – мой отец?

«Она моя дочь?»

«Да. Но она должна жить. Отпусти ее, и пусть она проживет жизнь, которой достойна».

Сквозь мутную воду я смотрю в глаза семнадцатилетнего парня. Моего отца.

«Никола», – произносит он.

«Роб, отпусти ее. Ты ведь получил меня».

«Я уже говорил. Одной тебя мне мало».

«Но ты столько лет мечтал меня вернуть. Ты победил, Роб. Игра окончена. Но нашу дочь ты не получишь. У нее вся жизнь впереди».

Сверху в воду врезается… Я даже не знаю, как назвать что-то темное, не имеющее определенной формы. Отплыть не успеваю. Удар отбрасывает меня от мамы. Сила инерции выталкивает меня из водяной карусели вверх. Я выныриваю и, преодолевая боль в груди, дышу. Опять молния и гром, грозящие расколоть мне череп и порвать барабанные перепонки. Шлепаю руками по воде и лихорадочно оглядываюсь. Озеро уменьшилось, а илистый берег стал шире.

Поблизости выныривает отец.

– Ник, это ты? – кричит он.

На него страшно смотреть. Он измотан, глаза бешеные.

– Я ныряю за мамой!

– Пап, не надо. Ты устал. Я сама.

Но прежде чем я успеваю нырнуть, на нас снова обрушивается гром. Звуковая волна опрокидывает меня. Я кувыркаюсь, и вдруг мои ноги нащупывают твердое дно. Такое ощущение, что где-то открылось сливное отверстие. Вода шумит подо мной, торопясь уйти. Ноги подкашиваются, и я оказываюсь на мягкой подстилке из мокрой глины и ила. В нескольких метрах от меня действительно есть дыра, и в нее стекают остатки воды. Отец лежит на спине, словно рыба, выброшенная на берег. Я подползаю к нему на четвереньках, успев перемазаться в липком иле.

– Пап, ты как?

Помогаю ему сесть.

– Что за… Где Нейша?

Оба смотрим туда, где еще недавно было озеро.

Дыра поглощает последние струи воды, остаются лишь темные наслоения ила. И еще хлам, неведомо как попавший сюда: старая тележка из супермаркета, полусгнившие ботинки, оранжевый пластмассовый конус, какие ставят на время дорожных работ.

Мамы нигде не видно.

– Должно быть, она…

Мы думаем одинаково и одновременно.

Не сговариваясь, осторожно подползаем к краю дыры. Заглядываем. Слишком темно, чтобы что-то увидеть, но чувствуется, дыра очень глубокая.

– Я… туда. – Отец стаскивает с себя мокрую, грязную футболку.

– Тебе нельзя туда. – Я беру его за руку. – Ты не знаешь глубины. Папа, прошу, не рискуй. И потом…

– Что?

– Я думаю… думаю, она уже…

Я не в состоянии выговорить последнее слово. Отец понимает и так. Он застывает, его руки сжимают мокрый край наполовину снятой футболки.

– Ты ее видела? Ты была с ней?

Я киваю. Говорить не могу. Если я сейчас произнесу хоть слово, горе вырвется наружу и затопит меня.

– Но там же было совсем темно. Ты не могла видеть…

Отец срывает с себя футболку и швыряет в ил. Потом встает и расстегивает пуговицы на джинсах.

– Пап, она говорила со мной.

Я давлюсь слезами, но отец понимает мои слова. Он снова замирает:

– Ты говорила с ней? Под водой?

Отец не называет меня сумасшедшей и не требует, чтобы я перестала нести чушь. Он медленно садится рядом и берет меня за руки:

– Что она сказала?

– Потребовала от него отпустить меня. Сказала, что любит меня.

О том, что я дочь Роба, я молчу.

Отец ссутуливается.

– Роб… забрал ее. Все-таки забрал.

– Я из последних сил пыталась ее спасти… Я очень старалась… Прости.

Дальнейшие слова кажутся глупыми и неуместными. Я больше не могу сдерживать слезы. Мы плачем вдвоем, крепко прижавшись друг к другу. Гроза уходит, гром уже далеко. Крупная дождевая капля ударяет меня по макушке. Потом еще несколько: по затылку, плечам, шее, рукам. Капли застревают в илистом покрывале. Дождь набирает силу, и мои рыдания тонут в его шуме.