Йенего Тельес выругался сквозь зубы.

Да, ничего другого не остается, мелькнула в голове Руя Диаса стремительная и ясная мысль. Хотя размышлять тут не приходилось. Отступать по раскисшей глинистой почве да в тяжелом вооружении – смерти подобно. Стало быть, оставался один путь, и он по прямой вел навстречу врагам, которые уже перешли на рысь и взяли наперевес ясеневые копья. Да, один путь – попытать судьбу в надежде, что она будет милостива. И разум уступил место наитию, взращенному годами войн.

– Будем драться! – крикнул Руй Диас своим бойцам, и те обернулись к нему в доверчивом ожидании его решения.

Потом, увидев, что они выстроились стремя в стремя по обе стороны от него, он яростно всадил шпоры в бока своему коню. Ибо неподвижно ожидать неприятельскую конницу – равносильно самоубийству. И рысью – уже не было ни времени, ни места разогнаться до галопа – поскакал навстречу выставленным копьям: прочно уперся подошвами в стремена, пригнулся к шее лошади, слегка накренил щит, чтобы отклонить возможный удар. Той же рукой, что и щит, он держал поводья, но не натягивал их, потому что в таких обстоятельствах конем управляют не столько уздой, сколько шенкелями. И воздел над головой меч, готовясь отбить стальные острия, которые через мгновения попытаются пронизать его тело – отбить и вслед за тем, если получится, сверху вниз нанести удар. В том случае, разумеется, если после первой сшибки он останется жив и в седле.

Никто не кричал «Сантьяго!», или «Кастилия!», или «Арагон!» и вообще ничего не кричал.

Не время было для боевых кличей.

Противники сближались, крепко сцепив зубы, и слышно было только, как стучат дождевые капли по железу доспехов, позванивает оружие да шлепают по грязи копыта.

Первый удар копья, нацеленный в Руя Диаса – он почувствовал дрожание под ложечкой и в паху, увидев острие так близко от себя, – скользнуло, не причинив вреда, вдоль щита. Тогда, проносясь мимо, он ударил сам, увидев только бородатое лицо, выпученные глаза под шлемом, с которого струями текла вода. Он натянул поводья, останавливая коня, разворачивая его назад, в гущу боя, а потом, как всегда, все происходящее распалось на вереницу безотчетных движений, управляемых опять же не разумом, а отвагой, отчаянием и выучкой. Выпады и рубящие удары, треск, яростное урчание, конское ржание, звон стали о сталь.

От дождя все происходило медленней и требовало бо́льших усилий. Капли дождя рябили жидкую грязь, в которой уже валялось несколько человек, и непонятно было, с чьей стороны. Вскидывались руки, метались обезумевшие кони без седоков.

Руй Диас оказался так близко к противнику, что не мог достать его ни колющим, ни рубящим ударом. Бородатое лицо – может быть, то же самое? А может быть, другое. Кони их сшиблись, и он ударил его рукояткой меча со стальным яблоком-навершием, однако всадник, хоть и вскрикнул от боли, сумел все же полоснуть коня по шее, нанеся рану в пядь длиной. Конь зашатался, ноги у него подогнулись, и Руй Диас, почувствовав, что падает, успел обхватить врага и повалиться наземь вместе с ним. Они забарахтались в грязи, под ногами коней, рядом с издыхающим Персевантом. Руй Диас, не успевший выпростать левую руку из ремней щита и потому скованный в движениях, бросил ненужный меч, вытащил «кинжал милосердия» и принялся тыкать острием под кольчугу противника, ища уязвимое место. Арагонец – или наваррец? – у которого сломанная рука висела вдоль туловища, пронзительно вскрикнул, когда сталь нашла себе поживу. Изо рта у него хлынула струей темная кровь, глаза сперва помутнели, потом закатились.

Руй Диас с трудом приподнялся – сперва стал на колени, потом выпрямился, с ног до головы в жидкой грязи, отбросил щит и принялся искать валявшийся где-то рядом меч. И, покуда был занят этим, получил от незаметно подобравшего сзади арагонца палицей по голове и ничком рухнул наземь.

Потом ему рассказали, как все это было.

Потом – когда он пришел в себя. Его вынесли из боя и усадили у подножья дуба, чтобы спиной он опирался о ствол. Открыл глаза и увидел все те же серые струи ливня, а чуть поодаль – полдюжины тел, распростертых в грязи, поверхность которой рябили частые капли.

Голова болела так, словно была набита расплавленным варом.

Перед глазами все расплывалось, но он сумел все же с усилием присмотреться. Персевант был неподвижен и, кажется, издох. Еще один конь валялся на земле с распоротым брюхом – он ржал от боли и молотил по воздуху ногами, опутанными его собственными кишками. И затих, когда Галин Бурбуэс, склонившись над ним, одним ударом перехватил ему яремную вену.

– Как ты, Сиди? – спросил арагонец, присев рядом на корточки.

– Погано.

Тот улыбнулся в ответ. Лицо у него было усталое, под глазами – синева. Казалось, он постарел лет на двадцать.

– Могло быть хуже.

Руй Диас часто моргал, еще не до конца придя в себя. Шлем с него сняли, и дождевая вода текла по лицу и по кольчужному капюшону. От холода проняла дрожь. Привстал было, но голова закружилась, и он вновь упал. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью. На малейшее движение все тело, до кончиков пальцев, отзывалось острой болью. Казалось, будто его измолотили палками.

– Ну что там?

– Потеряли шестерых и повернули коней.

– А наших сколько?

– Двое. И мавр-проводник. – Галин показал куда-то в сторону. – И еще Тельесу досталось.

– Что – убит?

– Пока нет.

– Ну-ка, помоги подняться.

Опираясь на Барбуэса, он встал.

Йенего Тельес лежал у другого дерева под мокрым плащом. Он был с непокрытой головой, очень бледен и явно потерял много крови, однако был в сознании, и притом – в ясном.

– Если сейчас же кто-нибудь не займется моей ногой, я истеку кровью, Сиди.

Он опустил веки, защищая от дождя глаза. Руй Диас коснулся пальцами его лба, а потом откинул плащ, чтобы взглянуть на рану. Удар копья пронизал кольчугу ниже паха, и между стальными звеньями сочилась, тотчас смешиваясь с водой, кровь.

– Скверное место, земляк.

Умирающий вздохнул, как бы говоря: «Что ж поделать?» Он как будто не чувствовал боли. Вымокшие бойцы, вплотную не подходя, окружили его полукольцом и разглядывали в сосредоточенном молчании. Все же удивительно, подумал Руй Диас, что только способны сделать, какие лишения и страдания вытерпеть эти люди за кусок хлеба и грошовое жалованье. Бесхитростные люди, способные убивать без угрызений совести и умирать как до́лжно.

– Я знаю, Сиди…

Дождь не унимался. Руй Диас опустился на колени и прикоснулся к пальцам Тельеса – ледяным и окоченелым, как будто их обладатель уже испустил дух.

– Холодно… – пробормотал тот и задрожал от озноба.

Руй Диас снова накрыл его влажной тканью. Он знал Тельеса – как и почти всех, кто был родом из Вивара, – еще с тех пор, когда мальчишка разорял птичьи гнезда и ловил сверчков. Вспомнил его и под стенами Пьедра-Альта с кровоподтеком под глазом и поврежденной рукой, но – с неизменной улыбкой на лице. Тельес был не из тех, кому надо подслащивать пилюлю.