– Плевать! Пусть злится, бесится. Что угодно! Но когда Тимур освободится, я хочу, чтобы он начал все с чистого листа, а не увяз в старых проблемах.

– И с чего вы начнете?

– Есть варианты, – как и следовало, ожидать, в свои планы он меня посвящать не собирался. И правильно, меньше знаешь – крепче спишь. Однако после недолгого молчания он все-таки добавил, – ты меня на мысль одну натолкнула.

– Я? – удивлено показала пальцем на саму себя.

– Да. Когда сказала, что плохо мои люди искали Тимура на Ви Эйре. Вот теперь я и думаю, что это было? Непростительная халатность, или злой умысел? Уже начал проверять. И именно по этой причине я не полечу сейчас, сломив голову, к вам на Ви Эйру. Мне надо лично контролировать все происходящее и найти сволочей, которые с ним это сделали.

Я сглотнула, поежившись от его взгляда. Пусть ярость, которая в них полыхнула, предназначалась не мне, но стало на столько неуютно, что волосы на голове дыбом встали.

– Почему вы не хотите, чтобы я говорила ему про освобождение? Могу его порадовать, не сообщая про вас.

– Ну, тут уж на твое усмотрение, – хмыкнул он, – только потом не говори, что я не предупреждал. Не удержишь его, стоит ему только почувствовать запах свободы. Сил не хватит. Я и так уверен, что он доставляет массу проблем.

После последней фразы он выжидающе посмотрел в мою сторону. Я сначала хотела все отрицать, а потом, махнув на все рукой, произнесла:

– Вы даже не представляете сколько.

– Будет еще хуже. Так что сама решай говорить или нет, но я бы советовал не усложнять свою жизнь, тем более в такое время, – он кивнул на мои ребра, имея в виду Август. – Пусть все идет свои чередом. Как жили, так и живите. Пусть выполняет свои обязанности, ничего с ним не станет, а тебе легче.

Я устало выдохнула и тоскливо посмотрела в окно, за которым уже занимались вечерние сумерки, легкой туманной поволокой покрыв мой сад.

– Что, настолько достал? – сочувственно спросил Барсадов.

Я в ответ еще раз вздохнула и снова обреченно махнула рукой:

– Лучше не спрашивайте. Характер у него, конечно, не сахар. Что уж тут скрывать, я была бы безумно счастлива, если бы вы его у меня забрали. Или приехали. Все равно.

– С подросткового возраста таким стал. Как мать погибла, так у него словно крышу снесло. Мне тогда не до него было, в свои дела ушел, проблемы, вот он и был сам себе предоставлен. Во все тяжкие пустился, и драки, и проблемы с законом, и компания плохая. Думал академия исправит, да хр*н бы там. Как был бешенный, несгибаемый с ветром в голове, так и остался. Сейчас, наверное, еще хуже стал, обозлился.

– Насчет несгибаемости – это скорее плюс. Качество, которое помогало ему продержаться все это время, – задумчиво произнесла, потирая подбородок, – по поводу ветра в голове – очень сомневаюсь. В тех условиях, что ему пришлось выживать, с ветром долго не протянешь. Он наблюдательный, дружит с аналитическим мышлением, хитрый как черт, просчитывает все наперед, манипулятор знатный.

– Мы про одного и того же Тимура говорим? – удивился Барсадов.

– Думаю, вы удивитесь, каким он сейчас стал. Я его раньше не знала, но уверена, что он повзрослел. Не мог не повзрослеть, учитывая, через что ему пришлось пройти. По поводу злости, как тут не обозлиться? Кто угодно обозлится.

– Мне показалось, или ты его хвалишь? – подозрительный взгляд в мою сторону.

– Я им в какой-то степени восхищаюсь, – пожала плечами, – но, что скрывать, свинья он редкостная. Уж, извините, но говорю как есть.

Барсадов задумчиво усмехнулся, опять принявшись крутить ручку, а потом спросил:

– Расскажи мне что-нибудь про него.

Я задумалась. Что рассказать? Как на коленях валялся у меня в первый день? По голове за это не погладит. Как мы с ним уныло трапезничали вместе? Скукота. Что же еще?

– Хотите знать, как он первое время меня водил за нос? Вот только два дня назад карты раскрыл?

– Давай.

Мне кажется, Игорю Дмитриевичу было глубоко плевать, что именно слушать про своего Тимура, лишь бы слушать. Я рассказывала о том, как Тим прикидывался лохматым хлюпиком, как я его на чистую воду вывела, а он сидел и внимательно слушал, не сводя с меня проницательного взгляда. Во время рассказа я и сама наблюдала за ним, отмечая, что сейчас он выглядит не как грозный, властный мужик, не знающий преград на своем пути, а как обычный усталый человек, который после долгой разлуки нашел своего сына. И пускай, он не собирался приезжать до тех пор, пока не разберется со всеми проблемами, и не выяснит, кто же отправил Тима на Ви Эйру, но я видела, что он рад хотя бы тому, что слушает о нем и знает, что жив здоров.

Мне было искренне неудобно, оттого что я, будучи абсолютно посторонним человеком, оказалась втянута в эту историю и вынуждена быть невольным свидетелем всего происходящего.

Мой рассказ его рассмешил:

– Это на него похоже, – с улыбкой заметил он, а у меня внутри словно кошки когтями рвали, от неправильности всего происходящего, даже дышать тяжело стало. Не должно быть таких ситуаций, не должно.

Мы проговорили еще, наверное, полчаса, потом распрощались. Я его еще раз поблагодарила за помощь с комитетом, а он обещал держать в курсе событий, иногда звонить, узнавать как у нас дела, и если его разбирательства закончатся раньше, чем я отпущу Тимура, то приехать на Ви Эйру лично.

После этого я выключила компьютер, погасила единственный источник света – настольную лампу и долго сидела в темноте, немигающим взглядом уставившись на дерево за окном, чьи ветви отбрасывали причудливые тени.

Тяжело.

После этого разговора внутри, словно змея, свернулось ощущение безысходности. Причем не моей. Отчего-то я чрезвычайно ясно представляла, что было с Тимуром, когда в одночасье превратился из свободного человека в бесправного раба. Представляла, что чувствовал его отец, когда не мог найти, не знал что с ним, жив ли вообще. Почему-то все эти ощущения нахлынули с такой силой, что не могла даже вдохнуть нормально от боли в груди, и сама не заметила, как по щекам покатились крупные слезы. Без плача, рыданий, просто молчаливые слезы. Как так случилось, что я стала частью этой безумной, драматичной истории? И как теперь выбраться из нее, не завязнуть по самые уши? Мне проще было считать Тимура просто гаденышем, попавшим по своей вине в серьезную переделку, а после разговора с отцом, словно занавес в сторону сдвинулся, и я увидела совсем другое, то что, наверное, и не должна была видеть.

Жалела ли я Тима? Пожалуй, нет. Жалость унижает. Точнее было бы сказать, что я ему сочувствовала. И ему, и отцу. И от этого становилось еще больше не по себе. Черт, проще все-таки быть циничной стервой, чем вот так пропускать все через себя и лить слезы непонятно по кому, сидя в темной комнате.

Опустила взгляд на светящиеся в темноте часы. Уже совсем поздно, но за день я выспалась, поэтому сна не было ни в одном глазу. Я сходила на кухню, сделала себе горячего чая и потом долго сидела на лавочке перед крыльцом, задумчиво глядя на аллею, уходящую вдаль, слушая ленивый шелест листвы и песни цикад, и размышляя о том, что же теперь будет дальше.