Уже не пытаясь проявлять вежливость или дружелюбие, он начал разговаривать с отцом Стеллана тихим доверительным тоном, будто пытаясь успокоить бешеное животное.

– Отец, пожалуйста, хватит, – вмешалась Малин.

Мистер Акли взорвался:

– Закрой рот, девчонка!

Он схватил тяжелую бронзовую фигурку и швырнул ее в дочь, но промахнулся. Теодор едва успел пригнуться, миг промедления, и статуэтка размозжила бы ему голову. С громким треском фигурка проломила настенную дубовую панель. Лак на ней пошел трещинами. Уинифред невольно втянула голову в шею, а Малин вдруг воскликнула подрагивающим от возмущения голосом:

– Ты окончательно спятил, старый дурень? Ты едва не убил его! Да тебе одна дорога – в приют для душевнобольных!

Она шагнула вперед, сжимая кулаки. Побледневшее было лицо залила краска гнева.

Распалившийся мужчина зарычал и схватился за настольные часы с тяжелым эмалевым циферблатом, но Теодор принялся отнимать у него новое оружие.

– Отцепись! – тяжело дыша, прохрипел мистер Акли. – Я сказал, отцепись!

Выпустив часы, он наотмашь ударил Теодора по лицу. От удара юноша попятился и еле удержался на ногах. На его бледной щеке мгновенно выступил розовый след. Разъярившись, Уинифред схватила Дарлинга за плечи и оттащила от мужчины.

– Еще одно движение, и я вас прикончу, – пригрозила она.

Буйные пьянчуги нисколько не пугали ее, когда в рукаве прятались булавки.

– Пожалуйста, только не залей кровью ковер, – буркнула Малин.

Мистер Акли, не обратив на Уинифред никакого внимания, снова схватился обеими руками за часы, но не сумел их удержать, и они с грохотом упали на пол. Чертыхаясь, он наклонился, чтобы поднять их. Уинифред, не давая Теодору снова помешать ему, потянула юношу назад.

– Магдалена! Jag hörde ett ljud![11]

На лестнице послышались шорох и тяжелое дыхание, и в холл спустилась Бритта. Увидев мужа, пытавшегося поднять с пола тяжелые часы, и Теодора с красной от удара щекой, она замерла.

– Дорогой, что происходит?

– О, ничего особенного, мама, – ядовитым тоном откликнулась Малин. – Отец бесчинствует. Закрой глаза и снова притворись, что ничего не видела.

– Магдалена! – взвизгнула Бритта.

Мистер Акли заорал:

– Дрянь!

Оставив часы, он бросился к дочери. Отпустив Теодора, Уинифред вынула из подставки парасоль и, размахнувшись, огрела мужчину деревянной ручкой по затылку. Он рухнул на колени, но сознание не потерял. Поведя головой, будто унюхав что-то, он вдруг скрючился, и его вырвало на ковер. Малин скривилась, приподнимая подол.

– Какая радость! Но он наконец угомонился.

Не взглянув на гостей, Бритта, причитая, бросилась к мужу. Улучив момент, Малин схватила Теодора за рукав и поволокла к выходу. Уинифред, сунув парасоль под руку, с отвращением оглядела скорчившихся на полу супругов Акли и вышла следом.

– Пожалуйста, никогда больше сюда не приезжайте, – прошептала Малин. Лицо ее пылало от стыда и гнева. – Извини, Теодор.

Юноша хотел было ответить, но Малин скривилась и поспешно закрыла дверь.

Уинифред приложила холодные пальцы к покрасневшей щеке Теодора. Он поморщился, но не шевельнулся.

– Больно?

– Уже не очень, – признался он, смущенно улыбаясь. – Я только очень удивился, когда он все-таки ударил меня.

– Ты был до ужаса отважен, – с улыбкой заверила его Уинифред. – Закрыл меня собственной грудью – такой храбрец!

– Знаешь, если подумать, я и впрямь тот еще храбрец, – заявил Теодор, краснея.

Он сложил руки за спиной и наклонился к Уинифред. Взяв его за подбородок, она коротко поцеловала его в краснеющую щеку. Кожа была мягкой и горячей.

– У меня есть пожелание, – шепнула она.

– Все что угодно.

– Ты когда-нибудь носил матроску?

Глава 12

Чашки и курильни

Изучив копию плана притона, набросанную на газетном листе, Келлингтон сложил ее и убрал в карман суконного сюртука.

Он был ему маловат, при любом движении темная ткань натягивалась на спине и показывала цепочки швов на рукавах. Но этот костюм подходил лучше других, наспех перебранных в лавке подержанного платья – не слишком явно чиненный, но ношеный, без лишних деталей, указывающих на благосостояние владельца. Ладный простой сюртук, который мог принадлежать мелкому клерку из Сити – конечно же, Келлингтон выглядел в нем просто нелепо. Он оставил дома очки, часы на цепочке и бриллиантовые запонки, зачесал светлые волосы набок, но от этого совсем не стал похож на работника банка или почты. Что-то было в наружности Келлингтона, что невозможно спрятать под дешевой одеждой.

Спрятав лист газеты, он резким движением поднял руки, поправляя сюртук на спине, и рукава поползли вверх.

– Ссутулься, – посоветовала ему Уинифред. – И улыбайся побольше.

– Фокусы с переодеванием, – пробормотал Келлингтон.

Он уже трижды так назвал собственную маскировку – очевидно было, что идея ему не по душе. Но даже если Келлингтон спрашивал себя, чего ради согласился на эту авантюру, он ни разу не задал этот вопрос вслух – знал, что у Уинифред есть на него ответ.

– Стоит им лишь почуять у тебя деньги, и они мигом уволокут тебя в курильные комнаты, – напомнила она. – Именно в те места, от которых им нужно держаться подальше.

– Помню. – Келлингтон зевнул, прикрыл глаза и опустил голову на сиденье. – По правде говоря, я не уверен, что смогу надолго их задержать. Я не слишком убедительный актер.

Уинифред и Теодор переглянулись – это была чистая правда. На лице Келлингтона так редко появлялись эмоции, что впору гадать, как он до сих пор не разучился улыбаться, морщить лоб или приподнимать брови.

– Обеспечь мне пять минут, не больше, – осторожно сказала Уинифред. – Притворись, что тебе плохо, или пожалуйся на что-нибудь. Только не устраивай скандал.

– В крайнем случае можешь сказать, что зашел попросить соль! – ухмыльнувшись, прибавил Дарлинг.

Шутка была такой глупой, что Уинифред не потрудилась даже закатить глаза. Но неожиданно низко и отрывисто рассмеялся Келлингтон. Удивленная Уинифред вскинула голову и успела поймать улыбку, блуждавшую на его губах.

Когда карета въехала в Чайна-таун, Уинифред ощутила, как по рукам побежали мурашки. Квартал находился в доках. Китайские моряки превратили этот крошечный кусок земли в место, напоминающее им о родине. Торговцы уличной едой крикливо переругивались с владельцами чайных лавок, владельцы соседствующих притонов и дешевых публичных домов делили выручку пополам. Всюду шипел пар, стоял запах горелой древесины и жареной рыбы, слышался не знакомый английскому уху говор. Англичан в Чайна-тауне было не меньше, чем китайцев, и все-таки над этим местом целиком и полностью установились власть и влияние последних.

Но близость доков напомнила Уинифред не только о паровых булочках и шелковых платках, которые на Бонд-стрит продавались за чудовищные деньги, а здесь – за шиллинг-другой. В китайском квартале, совсем рядом со складами и