О’ва нашел гнездо страусов, и Сантэн взбила одно яйцо в половинке его скорлупы, смешала с кусочками трюфеля и поджарила на плоском камне, нагретом на костре, огромный омлет — omelette aux truffes.

Несмотря на грязь с пальцев Сантэн, которая придавала омлету сероватый цвет, и на песчинки и осколки скорлупы, скрипевшие на зубах, ели с огромным удовольствием.

Только потом, лежа под примитивной крышей из веток и листьев, Сантэн дала волю тоске по дому, которую пробудил в ней вкус трюфелей, и уткнулась лицом в согнутую руку, чтобы заглушить всхлипы.

«О Анна, я все отдала бы, все что угодно, лишь бы снова увидеть твое любимое уродливое старое лицо!»

Пока шли по сухому руслу, недели превратились в месяцы и ребенок Сантэн заметно подрос.

Пища была скудной, но здоровой, ежедневные упражнения — ходьба, рытье земли и перенос тяжестей — тоже делали свое дело, и ребенок не был крупным и лежал высоко. Груди Сантэн налились; иногда, оставаясь одна, она сочной мякотью клубня оттирала тело от грязи и горделиво поглядывала на них, восторгаясь смешно торчавшими кверху розовыми сосками.

— Жаль, что ты их не видишь, Анна, — говорила она. — Ты больше не могла бы сказать, что я похожа на мальчишку. Но, как всегда, ругала бы мои ноги, слишком длинные, худые и с жесткими мышцами. О Анна, где ты?

Однажды утром на восходе солнца, когда шли уже много часов, Сантэн остановилась на вершине невысокой гряды и медленно осмотрелась.

Воздух еще хранил ночную прохладу. Он был такой чистый, что Сантэн видела все до самого горизонта. Позже, когда придет жара, он сгустится и станет полупрозрачным, как опал, а краски пейзажа выгорят на солнце. Мираж сказочным образом изменит все вокруг, и самые обычные скалы или заросли растительности внезапно приблизятся, превратившись в зыбких чудовищ.

Теперь же очертания у них были резкие, а цвета естественные. На слегка всхолмленной равнине со светло-серебристой травой росли деревья, настоящие живые деревья, не те высохшие древние мумии, которые стояли на равнине под дюнами.

Крупные зонтичные акации росли поодаль друг от друга. Их мощные стволы, покрытые шершавой, как крокодиловая кожа, корой совершенно не вязались с раскинувшейся зонтиком пушистой кроной нежных, серебристо-зеленых листьев. На ближайшей из акаций построила общее гнездо размером со стог сена стая общительных ткачиков. Каждое новое поколение этих неприметных, серовато-коричневых мелких пташек высиживало в таком гнезде яйца до тех пор, пока крепкое дерево однажды не раскалывалось под непомерно большим весом. Сантэн уже видела такие гнезда, валявшиеся на земле под треснувшей акацией вместе с ветками, на которых они крепились; из них несло смрадом разлагавшихся разбитых яиц и трупиков сотен птенцов.

А за этим редким лесом над равниной неожиданно вставали крутые холмы — холмы Африки, изрезанные ветром и расколотые солнечным жаром так, что превратились в геометрические фигуры, с углами острыми, как зубы дракона. Мягкий свет восходящего солнца высвечивал на скалистых стенах всевозможные оттенки коричневого, красного и бронзы, а на вершинах гор были хорошо видны венчавшие их доисторические древовидные алоэ с мясистыми стволами и кронами, как у пальм.

Сантэн остановилась и оперлась на палку для копания, пораженная жестоким великолепием этой сцены. На затянутой пылью равнине паслись стада грациозных антилоп. Это были светлые, как дым, и такие же легкие, изящные маленькие животные с лирообразными рогами и спиной цвета корицы, причем спину отделяла от белоснежной нижней части тела продольная шоколадно-красная полоска.

Пока она наблюдала, ближайшие антилопы почуяли присутствие людей и начали брыкаться — этот характерный сигнал тревоги и дал им название «прыгуны». Они пригибали головы, почти касаясь мордой копыт, потом выстреливали в воздух прямыми, как натянутая струна, ногами, одновременно раскрывая протянувшуюся вдоль спины глубокую складку кожи, из-под которой крылом вылетала незаметная до тех пор тонкая белая грива.

— О, только посмотри на них, Х’ани! Как они прекрасны! — воскликнула Сантэн.

Тревожные прыжки оказались заразительными, и вскоре сотни прыгунов по всей равнине высоко подскакивали, размахивая белыми гривами. О’ва бросил свою ношу, опустил голову и стал точно подражать животным. Он пританцовывал на выпрямленных ногах и постукивал пальцами по спине, и движения его были столь точными, что казалось, охотник превратился в быстроногую маленькую антилопу. Женщин разобрал такой смех, что они в обнимку повалились на землю. Это веселье длилось долго и помогло перенести бремя полуденного солнца, когда далекие холмы давно исчезли в тепловой дымке.

На долгие часы привалов в разгар дня О’ва стал уединяться, и Сантэн привыкла видеть, как он сидит, скрестив ноги, под соседней зонтичной акацией, держа на коленях шкуру сернобыка и положив на нее складной нож. Шкуру эту, тщательно сложив, он во время переходов носил на голове, и когда Сантэн однажды попыталась ее рассмотреть, так взволновался, что девушка постаралась его успокоить:

— Я не хотела вреда, старый дедушка.

Но в ней проснулось любопытство.

Старик — искусный мастер — обычно с радостью демонстрировал свои изделия. Он не возражал, когда она наблюдала, как он сдирал со ствола вельвичии гибкую желто-бурую кору, а затем сворачивал из нее колчан для запасных стрел, украшая его рисунками птиц и зверей, выжженными на коре угольками из костра.

Он показывал ей, как делать из кости наконечники для стрел, старательно обтачивая их о плоский камень, и Сантэн поразило, какими острыми получаются края и кончик. Он даже взял с собой Сантэн, когда отправился на поиски личинок, из которых готовил яд, тот самый, что свалил сернобыка и способен за несколько часов убить человека. Она помогала рыть землю под особым видом кустарника и выбирать коричневые капсулы, похожие по форме на шарики и бывшие на самом деле куколками, в которых развивались жирные, белые личинки жуков diamphidia.

Обращаясь с насекомыми с предельной осторожностью, потому что ничтожное количество их сока, проникшее в организм через царапину на коже, приводит к небыстрой, но неизбежной смерти, О’ва размял их, превратив в пасту, добавил для густоты сок дикой сансевьеры, а потом смазал наконечники стрел этой вязкой смесью. Из той же сансевьеры он вытягивал крепкие волокна, сплетал в прочные жгуты и привязывал ими наконечники к древку стрел.

Он даже позволял Сантэн наблюдать, как