раскатов грома и плеска воды, но О’ва предостерегающе крикнул. Они побрели к крутому берегу котловины, скользя в вязкой грязи под желтой водой, которая теперь доходила до колен. С берега к Сантэн тоже донесся звук, который встревожил О’ва, — низкое гудение, словно ветер в ветвях деревьев.

— Река. — О’ва показал куда-то за частокол дождя. — Река ожила.

Она ворвалась в низину, как живое существо, этакий чудовищный грязновато-желтый питон, который скользил по речному руслу; вода с шипением вскипала меж берегов, унося в своем потоке тела утонувших животных и обломанные ветки деревьев. Река затопила котловину: по поверхности гуляли высокие волны, вода переливалась через берега и бурлила у ног, грозя утащить людей под воду.

Они похватали свои скудные пожитки и, цепляясь друг за друга, вброд побрели на более высокое место. Грозовые тучи принесли преждевременные сумерки, стало холодно.

Развести костер не было никакой возможности, и они дрожа жались друг к другу ради тепла.

Дождь, не ослабевая, шел всю ночь.

Когда пришел тусклый свинцовый рассвет, они увидели затопленную местность: огромное мерцающее озеро с островами более высоких участков, откуда стекала вода; торчащие кроны акаций походили на спины китов.

— Неужели он никогда не прекратится? — прошептала Сантэн. Зубы ее неудержимо стучали, а холод словно проник в чрево, потому что младенец начал протестующее толкаться.

— Пожалуйста, пусть он перестанет.

Бушмены терпели холод так же стоически, как и все прочие лишения. Дождь и не думал притихать: он только усилился и скрыл все окружающее за стеклянным занавесом.

И вдруг он перестал. Внезапно, сразу: вот он падал сплошной стеной, а вот исчез без следа. Свод низких темных туч раскололся, облака сползли, как кожица со спелого плода, и показалось чисто промытое голубое небо, сверкнуло ослепительно яркое солнце, и Сантэн в который раз поразили контрасты этого дикого континента.

Еще до полудня жаждущая земля выпила все выпавшие на нее осадки. Наводнение минуло без следа. Только в котловине от края до края блестела сернисто-желтая вода.

Но земля очистилась и стала яркой.

Пыль, облеплявшую каждый куст и каждое дерево, смыло, и Сантэн увидела зелень — а ведь ей казалось, что в этой тусклой, львиной масти земле зелени вообще не может быть! Земля, еще влажная, приобрела цвет охры, и оранжевый, и красный; радостно пели маленькие пустынные жаворонки.

Пожитки выложили на солнце, и те сохли, от них шел пар. О’ва не мог удержался и снова станцевал.

— Духи звезд открыли нам дорогу. Они наполнили водой колодцы на востоке. Готовься, Х’ани, мой пустынный цветочек: мы выступим до рассвета.

* * *

В первые же дни пути они оказались в новой стране, настолько иной, что Сантэн усомнилась, все ли еще она на том же континенте. Древние дюны слежались и превратились в невысокие холмы, на которых существовала изобильная растительная жизнь.

Леса мопани и высоких киаат (моквы), перемежавшиеся с почти непроходимыми зарослями бумажного дерева, поднимались по краям возвышенности, где выветренные гребни дюн сравнялись с общим ландшафтом. Время от времени на глаза попадались то гигантская серебристая терминалия, то тысячелетний баобаб, возвышавшиеся над остальным лесом на добрых семьдесят футов.

В долинах покрытые пахучими золотистыми травами пространства с разбросанными по ним плоскими кронами жирафовых акаций казались ухоженными парками. Здесь, в низинах, дождем насытились все самые мелкие впадинки: земля буквально бурлила жизнью, в воздухе стоял несмолкаемый гомон птиц.

Среди желтых трав кое-где пробивались тонкие нежные побеги свежей зелени. Словно по мановению палочки доброго волшебника, на земле запестрели целые полянки диких цветов — голубых маргариток и белых ландышей, ярких гладиолусов и десятков других, большую часть которых Сантэн даже не узнавала, что не мешало ей ошеломленно восторгаться их красками и хрупкой красотой, заставившей вновь дивиться невероятной плодоносности Африки. Насобирав цветов, она сплела из них два венка. Один она надела Х’ани на шею, и старая бушменка со счастливым видом стала прихорашиваться, будто невеста.

— Какая жалость, что у меня нет зеркала! Я бы показала тебе, какая ты красавица, — обняла ее Сантэн.

Изобилие Африки проявлялось даже в небе. Наверху вились стаи краснощеких ткачиков, многочисленные, как пчелиные рои; сорокопуты с грудью чистого рубинового цвета мелькали в подлеске, рябки и франколины были жирными, как домашние куры, а в водоемах кишели дикие утки, и длинноногие ходульники, и большие голубые цапли.

— Как все это прекрасно! — восхищалась Сантэн.

После трудностей западных равнин дни путешествия текли легко и беззаботно, а когда путники разбивали лагерь, в их распоряжении оказывалась необыкновенная роскошь — сколько угодно воды, дикие фрукты и орехи и дичь из ловушек О’ва.

Однажды вечером О’ва забрался высоко на раздутые мясистые ветви огромного баобаба и выкурил рой, который поселился в дупле во времена прапрапрадедов и даже еще раньше. Бушмен спустился с полой тыквой, набитой толстыми восковыми сотами с темным ароматным медом желтых цветов акации.

Каждый день встречались новые виды диких животных: лошадиные антилопы, черные, как ночь, с длинными изогнутыми рогами, которые уходили на спину почти до задних ног, капские буйволы, печально держащие долу головы с массивными рогами; от буйволов пахло, как от стад домашнего скота.

— Они приходят с больших рек и болот, — объяснил О’ва. — Идут за водой, а когда она высыхает, возвращаются на север.

Ночью Сантэн проснулась от незнакомого звука, гораздо более страшного, чем лай черноспинных шакалов или безумные вопли и крики гиен. Буря звуков заполнила тьму, поднимаясь до немыслимого крещендо и затихая прерывистым глухим рычанием. Сантэн выбралась из своего маленького шалаша и побежала к Х’ани.

— Что это, старая бабушка? От этого звука внутренности превращаются в воду!

Сантэн дрожала, и старуха обняла ее.

— Даже самые храбрые мужчины дрожат, когда впервые слышат рев льва, — утешала ее Х’ани. — Но не бойся, Нэм Дитя, О’ва произнес заклинание, которое нас защитит.

Той ночью лев нашел другую добычу. Но путники до утра жались к костру, подбрасывая в него дрова, и заметно было, что Х’ани, как и Сантэн, не слишком надеется на заклинания своего мужа.

Львиный прайд кружил вокруг лагеря, держась самого края освещенного пространства, так что Сантэн лишь изредка улавливала движение в темных,