– Как же, как же! Как вчера было, помню. Иду это я по невольничьему рынку и думаю: кого бы прикупить… – прыснул я. Потом прислушался к беседе наших слуг и с любопытством спросил: – А что это значит: «Чам-чам байя агибуба»?

– Это значит: «У тебя агибуба в дерьме», – перевел Хэхэльф. – Очень серьезное оскорбление! Если бы эти двое были ндана-акусами разных областей, тут же началась бы война.

Он так заинтересовался происходящим, что уселся на мой подоконник и внимательно прислушался.

– Масса пхатма! – сказал мой слуга своему оппоненту. Я вопросительно посмотрел на Хэхэльфа. Тот наморщил лоб.

– Даже не знаю, как это перевести. Ну, скажем так: несолидный человек, не берегущий свою честь, да к тому же еще и с грязным задним проходом.

– Круто! – уважительно сказал я. – Куда уж там страмослябам с их скромным «ибьтую мэмэ»!

– Ну почему, – тоном знатока возразил Хэхэльф. – Страмослябы тоже лихо ругаются, етидрёный хряп!

– Ном тэ ном! – неслось из нашей прихожей. – Пабба рамэ! Кара умэ аа!

– Хэхэльф, будь человеком, переведи.

– С удовольствием, мой бедный необразованный друг, – великодушно отозвался он. – «Ном тэ ном» – «человек, которого подозревают в том, что он гадит в свой котел для еды». «Пабба рамэ» означает: «Я гадил в твоем огороде» – подобное заявление, как ты сам понимаешь, не всегда основано на реальных фактах. А «кара умэ аа» значит: «Человек, который засовывает еду в свой задний проход».

– Оказывается, местные ругательства отличаются ярко выраженной анально-фекальной тематикой, – заметил я.

– Чего-о-о?! – опешил Хэхэльф.

– Имею я право тоже хорошенько выругаться? Чем я хуже своего раба?

– Тоже верно, – миролюбиво согласился он.

– Акха ассу! – тем временем изрек Вёха. И веско добавил: – Атэ байя!

«Тебе снятся задние проходы моих рабов», – из Хэхэльфа мог бы получиться отличный синхронный переводчик. – «Мои рабы бьют палками дерьмо жен твоих рабов!»

– А что, у этих ребят есть еще какие-то свои рабы? – опешил я.

– Да нет, конечно. Просто так принято говорить во время ссоры.

– Ну, уже легче, – вздохнул я, – а то я и без того запутался в бунабской табели о рангах: «почтенные рабы» папну, «обыкновенные рабы» хуса… Я уж было подумал, что есть еще какие-нибудь «рабы простых рабов», совсем уж задрипанные!.. Слушай, я еще вот чего не понимаю: как может быть, что такой коротенькой фразе «Атэ байя», всего-то из двух слов, соответствует столь сложный перевод: «Мои рабы бьют палками…» – ну и так далее. Что означает слово «Атэ»? «Раб»? «Палка»? Или «раб с палкой»? Или «раб, который бьет палкой»?

– Да ничего оно само по себе не означает, – пожал плечами Хэхэльф. – Видишь ли, брань не является частью бунабского языка. Понимаешь, какое дело: бунаба говорят на том языке, который дал им Варабайба. Полагают, что это – его родной язык, поэтому бунаба очень горды тем, что говорят на языке богов. Но в языке Варабайбы совсем не было слов, подходящих для хорошей ссоры. Наверное, боги никогда не бранятся. Ну а бунаба – не боги. И когда между ними затевалась свара, они тут же начинали драться, поскольку не могли выразить свою неприязнь к противнику с помощью слов. Потом им надоело драться по пустякам и они решили, что им требуются хорошие ругательства. Началось с нескольких фраз, которые придумал тогдашний ндана-акуса Середины Острова Пхех. Он собрал всех бунаба вместе и объяснил им, что означает каждое выражение. Всем очень понравилось, так что драк сразу стало поменьше. С тех пор каждый новый ндана-акуса придумывает какое-нибудь новое ругательство или просто изменяет значение старого, о чем немедленно сообщает своим счастливым подданным и прочим жителям острова на торжественном собрании у скалы Великой Агибубы.

– А что, еще и скала такая есть? – изумился я.

– Конечно, и ты сам ее увидишь, поскольку именно туда мы и отправимся: чаще всего Варабайбу можно застать именно в тех местах. Собственно говоря, форма скалы и стала прообразом бунабских головных уборов.

– Здорово! – резюмировал я. – Слушай, а нельзя подсказать им парочку ругательств?

Я подумал, что это был бы самый простой и эффектный способ оставить свой след в истории этого экстравагантного народа.

– Ты что! – Хэхэльф почти испугался. – Эта привилегия принадлежит только ндана-акусам, даже их сыновья не имеют права высовываться со своими предложениями.

– Ладно, – усмехнулся я, – нельзя так нельзя… Им же хуже.

Перебранка наших рабов тем временем продолжалась. Пока Хэхэльф любезно читал мне краткую, но захватывающую лекцию, ребята успели наговорить друг другу множество замечательных вещей.

– Эр ту эр! – язвительно сказал Вёха.

– Лу ту лу хэк ту лу агибуба! – выпалил Хвоп.

– Твой говорит: «Ты – человек, прислуживающий своим рабам». А мой отвечает: «Ты чешешь зады моим домашним животным, в то время как мои рабы гадят в твою агибубу». Дело зашло слишком далеко, пора их приструнить, а то сейчас, чего доброго, начнется драка, – решил Хэхэльф. Он спрыгнул на устланный коврами пол моей комнаты, подошел к переругивающимся слугам и веско сказал им: – Ык! Ун де ак!

Наши суровые слуги тут же умолкли и с неописуемо мрачным видом уставились куда-то вдаль.

– Пошли купаться, Ронхул, – весело предложил мне Хэхэльф. – Здесь в саду до фига бассейнов: с теплой водой, с холодной водой, с морской водой, с дождевой – на любой вкус.

– Пошли, – обрадовался я. И с любопытством спросил: – А что ты им сказал?

– А, ничего особенного, – отмахнулся Хэхэльф. – Просто велел им заткнуться. И добавил «ун дэ ак» – это ругательство, обозначающее человека, который унижается перед своими рабами в присутствии их рабов… Ну, не то чтобы я действительно имел в виду именно это, просто использовал самый доступный способ выражения, чтобы сказать ребятам, что они ведут себя недостойно.

Я восхищенно покачал головой, ошеломленный сказочными возможностями бунабской ненормативной лексики, и мы отправились купаться, поскольку нет лучшего занятия для праздного человека в теплый день.

* * *

Во дворе тем временем полным ходом шли приготовления к пиру. Многочисленные «почтенные рабы» папну, все как один в высоких агибубах и широких штанах, неторопливо раскладывали на примятой траве круглые циновки и пухлые подушки. Ребята действовали неторопливо, как настоящие художники. Положив на землю очередной предмет, отходили на несколько шагов и смотрели, как выглядит вся композиция в целом. К тому моменту, как солнышки решили спуститься пониже, а я понял, что несколько переборщил с водными процедурами, эти вдохновенные парни наконец закончили работу над своей инсталляцией, большой пестрый круг из подушек и циновок благополучно сомкнулся. Начался новый этап священнодейства, папну принялись расставлять многочисленные столовые приборы: миски, мисочки и совсем уж крошечные блюдечки, пока совершенно пустые.