Я понял, что не доживу до начала всеобщего чревоугодия, и отправился в свою комнату, где тихо, по-партизански уничтожил несколько здоровенных плодов странного вида, но совершенно уникального вкуса.

– Все у тебя не как у людей! – огорчился Хэхэльф.

Он застукал меня за поеданием последнего, самого экзотического, плода из его утренних запасов, немного похожего на смешной головной убор бунаба: тоже своего рода «сапожок». На вкус сей дар природы напоминал, как ни странно, сдобную булку.

– Кое-что у меня, как у людей, можешь мне поверить! – успокоил я своего скорбящего друга.

– Ну, может быть, кое-что, – вздохнул он. – Но кто же так объедается за полчаса до пира?

– Я объедаюсь. А что, было бы лучше, если бы я лег и умер? – возмутился я. – Я ведь даже не завтракал.

– И кто тебе виноват? – Хэхэльф озабоченно покачал головой. – Теперь ты, пожалуй, ничего жрать не станешь. Хозяева, чего доброго, разобидятся: пир все-таки в нашу честь. Оно тебе надо?

– Разобидятся, говоришь? – помрачнел я. – Ладно, сделаю над собой героическое усилие и съем еще что-нибудь.

«Что-нибудь» делу не поможет, – строго сказал Хэхэльф. – Ты даже не представляешь себе, Ронхул, сколько надо съесть, чтобы бунаба убедились, что тебе по душе их угощение… Нет, без масла сагыд тут не обойдешься!

– Что за масло такое? – заинтересовался я.

– О, это по-настоящему чудесная вещь, – заверил меня Хэхэльф.

– Его едят? – не отставал я.

– Нет, его не едят. Маслом сагыд мажут брюхо, – совершенно серьезно объяснил он. – А вот уже потом едят. Столько, что страшно делается! И без тяжелых последствий: ты даже не разжиреешь особо от такой пирушки. И уборную не придется отстраивать заново после того, как ты посетишь ее поутру… Слышал когда-нибудь выражение: «Жрет как не в себя»? Ну вот, именно это и происходит с человеком, который намазал живот маслом сагыд. И сейчас тебе придется познакомиться с этим чудесным средством на собственном опыте, а не то плакала моя дипломатия.

– Надо так надо, – нерешительно согласился я. – А со мной точно не начнут твориться всякие странные штуки, как от твоей хваленой кумафэги?

– Никаких странных штук, – пообещал Хэхэльф. – Никаких чудес, за исключением зверского аппетита. Ты сам себя не узнаешь!

– Ладно, – вздохнул я, – уговорил. Давай сюда свое масло.

Хэхэльф отправился в свою комнату и принялся с остервенением рыться в дорожных сумках. Этому удовольствию он посвятил добрую четверть часа. Наконец вернулся ко мне, неописуемо гордый свершенным подвигом, и торжественно потряс перед моим носом небольшой керамической бутылочкой. Аккуратно вытащил пробку, сунул драгоценный сосуд мне в лапы и нетерпеливо взмахнул рукой – дескать, давай, не тяни.

Я осторожно понюхал содержимое бутылочки: пить мне его, по счастию, не предлагали, но мазать чем попало собственный живот тоже не слишком хотелось. Вопреки опасениям, запах мне очень понравился: масло сагыд пахло, как увядшая роза, медом и жухлой травой.

– И что я теперь должен делать? – спросил я Хэхэльфа. – Как им пользуются?

– Вот бестолочь! – почти нежно сказал он. – Просто расстегни рубаху, плесни немного масла на ладонь и намажь свое тощее брюхо. Невелика наука.

– Тебе все «просто»! Откуда я знаю, может быть, положено мазать какой-то определенный участок живота? – возразил я, слегка обиженный словом «бестолочь».

«Определенный участок» мазать не надо. Только брюхо. Ладно, ладно, не скрипи зубами, грозный Ронхул Маггот. Если очень обиделся, можешь сказать мне «масса пхатма», я переживу.

– Масса пхатма, – с удовольствием повторил я, и мы оба расхохотались, как дети, оставленные без присмотра и тут же пустившиеся соревноваться в употреблении запретных, но заманчивых «взрослых» словечек.

– Несолидный! Человек! Не берегущий свою честь! Да к тому же еще и с грязным задним проходом! – сквозь смех простонал я.

– Ишь ты, сразу запомнил! – восхитился Хэхэльф.

Потом я все-таки выполнил его нехитрую инструкцию и осторожно намазал живот густой темной жидкостью, на ощупь действительно напоминающей масло.

– Вот и молодец, – обрадовался Хэхэльф. У него был вид заботливой мамаши, убедившей свое чадо принять прописанную доктором горькую микстуру. – Можешь застегнуться. Или ты теперь собираешься всегда ходить в таком виде?

– Рубаха испачкается, – проворчал я. – Пропадет. Жалко же!

– Не испачкается, – заверил меня Хэхэльф. – Масло уже почти впиталось, сам посмотри.

Я опустил глаза и с изумлением обнаружил, что мой живот снова стал почти таким же чистым, как после купания. Пока я пялился на сие чудо, слово «почти» перестало быть актуальным: последнее темное пятнышко бесследно исчезло с моей кожи.

– Круто! – восхитился я, застегивая маленькие непослушные пуговицы, скользкие, как стекло. Потом прислушался к своим ощущениям и с удивлением сказал: – Знаешь, пока ничего не происходит. Я по-прежнему не чувствую себя голодным.

– Ничего, скоро почувствуешь, – оптимистически заверил меня Хэхэльф. – Требуется некоторое время, чтобы масло сагыд как следует пропитало твои потроха. Оно и к лучшему: пир начнется не раньше, чем через четверть часа.

* * *

Вынужден признаться: я не дождался начала пира. Минут через десять я понял, что просто погибну, если немедленно не съем хоть что-нибудь. К счастью, существовала корзина с плодами, опустошенная всего наполовину. Я извлек оттуда спелую умалу и захрустел, как оголодавший кролик.

– Ты бы все-таки прожевывал, – сочувственно сказал Хэхэльф. – Так ведь и подавиться можно! Держи себя в руках, Ронхул, вечер только начинается.

– Ты сам намазал меня этой дрянью, – проворчал я, – а теперь выпендриваешься… Раньше надо было думать.

Тем не менее Хэхэльфу как-то удалось сдержать мой первый стихийный порыв жрать все, что под руку подворачивается. А потом я и сам взял себя в руки: ко всему можно притерпеться, если припечет. По крайней мере, когда пришло время идти во двор, я не рычал при виде пищи и вообще вел себя вполне прилично.

Нам достались почетные места: Хэхэльфа усадили по правую руку от пустующего пока места ндана-акусы, а меня – рядом с ним. Сервировка оказалась скромной. Перед нами стояли пустые миски разных размеров и лежали большие трезубые вилки. От знакомых мне столовых приборов они отличались тем, что острия их зубцов располагались не на одной прямой линии, а являлись вершинами равностороннего треугольника. Оно к лучшему, тщетные попытки отличить рыбный нож от десертной вилки обычно лишают меня душевного равновесия.

– А где ндана-акуса? – шепотом спросил я Хэхэльфа. – Что, он передумал общаться?

– А кто его знает, – пожал плечами Хэхэльф. – Но то, что его пока нет, – это нормально. Ндана-акуса всегда появляется примерно через час после начала пира: во-первых, чтобы продемонстрировать окружающим свое презрение, во-вторых, дать всем понять, что он не торопится набить желудок. Ну и еще потому, что в начале пира все так голодны, что уделяют ндана-акусе недостаточно внимания, а ему это не нравится.