Публикация в 1836 году первого из «Писем» в журнале «Телескоп» вызвала настоящий скандал. Пушкину эту брошюру привез князь Гагарин. Поэт очень внимательно прочел письмо и адресовал Чаадаеву пространный ответ, в котором решительно не согласился с его взглядами на русскую историю: «ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».

Публикация философического письма вызвала гнев Николая I, начертавшего: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного.» Журнал был закрыт, издатель Надеждин сослан, цензор уволен, а сам Чаадаев объявлен сумасшедшим. Целый год к Чаадаеву, находившемуся под домашним арестом, приходил доктор для освидетельствования. Надзор сняли с условием, чтобы «не смел ничего писать».

Владимир Даль

В конце 1836 года в Петербург приехал Владимир Даль. Пушкин не только обрадовался встрече с другом, но и заинтересовался его новыми лингвистическими находками. Пушкину очень понравилось услышанное от Даля слово «выползина» – шкурка, которую после зимы сбрасывают змеи, выползая из нее. Зайдя как-то к Далю в новом сюртуке, Пушкин весело пошутил: «Что, хороша выползина? Ну, из этой выползины я теперь не скоро выползу. Я в ней такое напишу!» – пообещал поэт. Не снял он этот сюртук и в день дуэли с Дантесом. Чтобы не причинять раненому поэту лишних страданий, пришлось «выползину» с него спарывать. Этот сюртук-выползину Наталья Николаевна подарила Далю на память.

Даль участвовал в лечении поэта от смертельной раны, под руководством доктора Арендта вел историю болезни Пушкина, позже вместе со Спасским – протокол вскрытия тела. Далю умирающий Пушкин передал свой золотой перстень-талисман с изумрудом со словами: «Даль, возьми на память». Когда же Даль отрицательно покачал головой, Пушкин настойчиво повторил: «Бери, друг, мне уж больше не писать».

Смерть матери Пушкина

В это время поэт пережил тяжелую утрату: не оправившись от тяжелой болезни, в середине марта 1836 года умерла его мать, Надежда Осиповна.

Она долго и тяжело болела, ухаживала за ней по большей части сестра Александра Сергеевича – Ольга Сергеевна Павлищева. Ей приходилось очень тяжело. Сергей Львович был в отчаянии и вовсе не выказывал мужества: по своему обыкновению он много плакал и закатывал истерики. Нельзя утверждать, что у Александра Сергеевича были теплые отношения с матерью: он мало видел от нее ласки. Живя с родителями в одном городе, поэт довольно редко их посещал, больше из вежливости. Надежда Осиповна относилась к нему с неизменной холодностью, досадуя на то, что литературный успех достался ему, а не ее любимцу, младшему сыну Левушке.

Однако в период тяжелой болезни их отношения улучшились, и Надежда Осиповна даже просила у сына прощения за то, что не умела его ценить.

Именно Александр Сергеевич Пушкин сопровождал тело матери в Святогорский монастырь для похорон. После погребения он был чрезвычайно расстроен и жаловался на судьбу, что она дала ему такое короткое время пользоваться нежностью материнскою, которой до того он не знал.

После смерти Надежды Осиповны пришлось делить с Павлищевыми наследство. Это привело к длительной и неприятной тяжбе, которая крайне отрицательно сказывалась на настроении поэта. Пушкин не любил вникать в финансовые дела, и готов был бы все отдать, но, нуждаясь в средствах, не имел реальной возможности этого сделать.

При последнем свидании с братом, в 1836 году, Ольга Сергеевна была поражена его худобой, желтизной лица и расстройством нервов. Александр Сергеевич с трудом поддерживал последовательную беседу, мысль его то и дело перескакивала с предмета на предмет, он не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звуков, от детского крика и даже от слишком бравурной музыки. Письма он распечатывал с волнением, по всей видимости, предполагая найти в них неприятные известия.

19 октября 1836 года

Невесело прошла и последняя традиционная встреча лицеистов, на которой побывал Пушкин. То была 25-я годовщина открытия Лицея. Кроме него собралось десять человек.

По традиции, поэт написал стихи по этому случаю, но закончить не успел. Впрочем, не сумел он даже прочитать всего написанного. После слов: «Была пора: наш праздник молодой / Сиял, шумел и розами венчался…», его голос прервался, и Пушкин замолк и отошел в угол, утирая слезы. Да и сами стихи вышли невеселыми: в них говорилось о быстротечности времени, о том, что молодость ушла.

«…разгульный праздник наш

С приходом лет, как мы, перебесился,

Он присмирел, утих, остепенился,

Стал глуше звон его заздравных чаш;

Меж нами речь не так игриво льется,

Просторнее, грустнее мы сидим,

И реже смех средь песен раздается,

И чаще мы вздыхаем и молчим».

Памятник

В последний год жизни Пушкин создал стихотворение, впоследствии вошедшее во все хрестоматии: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Очень похожие строки есть и у Гавриила Романовича Державина.

Оба стихотворения являются вольными переводами оды римского поэта Квинта Горация Флакка, жившего в I веке до нашей эры. Гораций, в свою очередь, вдохновлялся еще более древним текстом – египетской «Похвалой писцам», в которой говорилось о нетленности человеческой мысли и слов.

Кажется, что в этом стихотворении Пушкин одновременно предчувствует свою близкую кончину и выражает уверенность в том, что его стихи переживут века: «Нет, весь я не умру – душа в заветной лире / Мой прах переживет и тленья убежит…»

Глава восьмая

Перед роковой дуэлью

Жорж Шарль Дантес

А. Наумов. Дуэль Пушкина с Дантесом

Убийцы Пушкина. Дантес и Геккерн

Жорж Шарль Дантес был видный, очень красивый, прекрасно воспитанный, умный, светский человек, принадлежащий к высшему обществу. Он родился 5 февраля 1812 года в семье французского барона. По завершении военной школы он отправился на поиски счастья в Россию. По пути через Германию Дантес простудился и оказался прикованным к постели в маленьком немецком городке. По случайности, из-за поломки дорожной повозки в городок заехал обоз нидерландского посланника Геккерна. Хозяин гостиницы рассказал тому о своем постояльце – больном французе. Геккерн заглянул в комнату к Дантесу и был поражен его красотой. Он не отходил от постели молодого человека до тех пор, пока Жорж не выздоровел, а потом предложил ему присоединиться к своей свите. В Петербурге Геккерн нанял для Дантеса самых лучших учителей, и вскоре по его протекции