Норберг не торопился нарушить затянувшуюся паузу. Он не сводил насмешливого взгляда с Гортензии, явно ожидая, что та начнет разговор первой.

— Вы нарушили соглашение, — наконец хрипло проговорила тигрица, поставив бокал на стол. — Мы договаривались, что встреча пройдет без посторонних лиц.

— Разве? — с иронией переспросил Норберг. — По-моему, в своем письме вы прямо указали, что не желаете видеть на встрече никого из моих родственников. Что же, я выполнил ваше желание. Представители рода Хейн не связаны никакими семейными или кровными узами с семейством Клинг. Кстати, полагаю, это пойдет на пользу дела, поскольку никто не сможет заподозрить их в какой-либо предвзятости. Они будут идеальными беспристрастными свидетелями.

Мне показалось, что Гортензия сейчас перекинется. Ее лицо исказила настолько мучительная судорога, что человеческий облик пошел рябью, готовясь сойти с нее в любой миг.

Норберг замолчал. Он не переменил позы, не пошевелил бровью. Но мне вдруг стало тяжело дышать. Как, ну как он это делает? Будто само время растянулось в бесконечность. Каждая секунда — настоящая вечность, наполненная тревогой и напряжением.

— Позвольте вопрос, — проговорил в этот момент Айрон, как будто не заметивший ничего странного. И тут же продолжил: — Как вам удалось собрать столько медведей за такой короткий промежуток времени? Путь из Хельона не близок…

— Сам удивляюсь, — коротко обронил Норберг, не сводя пристального взгляда с Гортензии. С легкой ноткой бахвальства добавил: — Мои таланты поистине неисчерпаемы.

Гортензия сейчас выглядела просто чудовищно старой. Если в этот ресторан она отправлялась пышущей энергией и уверенной в собственной победе, то сейчас всего за несколько минут разговора словно растеряла все свои жизненные силы. Искусно наложенный макияж выглядел просто маской, нарисованной на посеревшей от усталости коже, как-то вдруг собравшейся морщинами.

Неожиданно тигрица начала снимать с себя кольца. Первым на белоснежную накрахмаленную скатерть упало обручальное. За ним последовали массивные перстни, стоимость которых страшно было представить.

Одно из украшений, звякнув, улетело на пол и затерялось где-то во тьме. Но Гортензия словно не заметила этого. Скорее всего — и в самом деле не обратила внимания на такую мелочь.

Вслед за кольцами наступил черед серег и браслетов.

Ни Айрон, ни Норберг не задали никаких вопросов. Мой отец вообще не смотрел на свою жену. Он сидел, устало смежив веки и тяжело откинувшись на спинку стула.

Освободившись от драгоценностей, Гортензия подняла руки и с неожиданной злостью выдернула из прически гребень. Тряхнула головой, и светлые волосы разметались по плечам.

— Я устала от этой игры, — прошелестел ее голос. — Норберг Клинг, признаюсь честно, я недооценила тебя. Теперь я понимаю, почему Алисандр хотел убить своего сына, которого сам же назвал своим преемником.

Нет, Норберг не поморщился, хотя Гортензия сказала чудовищную бестактность. Просто от его взгляда повеяло таким холодом, что здесь, в душном помещении, меня неожиданно пробил озноб.

— И теперь я понимаю, почему ты оставил его в живых, — продолжила она так же тихо. — Я была не права, когда требовала у тебя голову Алисандра. Та жизнь… вернее сказать, то существование, которое он сейчас влачит, — страшнее любой смерти. Более мучительной казни для оборотня нельзя придумать. Он корчится от ненависти каждый раз, когда видит тебя. Нового вожака, которому вынужден в знак благодарности лизать лапы. Да, пожалуй, эта самая худшая из всех возможных пыток. Знать, что твой враг — жив и здравствует. И при каждой встрече униженно клясться ему в преданности.

Норберг дернул щекой. Открыл было рот, желая что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Пусть твой отец и дальше мучается, — заявила Гортензия. — Я отказываюсь от претензий на его жизнь.

— Рад, что мы пришли к соглашению хотя бы в этом, — сухо проговорил менталист. Несколько раз размеренно стукнул пальцами по скатерти, после чего сказал: — Но, помнится, вы выдвигали мне два требования, при условии соблюдения которых готовы были подписать новый мирный договор.

Честно говоря, я начала скучать. Мирные договоры, требования… Я ничего в этом не понимала и не желала понимать. Эх, где же мой маленький садик и любимый дом? Я бы с превеликим удовольствием вернулась в Ультаун, лишь бы оказаться подальше от непонятных интриг.

Гортензия молчала так долго, что почудилось — ответа не последует. Я видела, как на губах Норберга промелькнула тень улыбки. Он еще не торжествовал победу, но, по всей видимости, готовился к ней.

— Ты полагаешь, что загнал меня в угол, — вдруг проговорила Гортензия, пристально разглядывая тонкие пальцы, освобожденные от украшений. Подняла голову и в упор посмотрела на волка.

Улыбка замерла на его губах, так и не успев оформиться до конца. Воздух вокруг опять потяжелел и сгустился, как будто Норберг копил силы для магического удара.

— Со стороны, наверное, я смотрюсь смешно, — продолжила Гортензия, словно не заметив приготовлений мага. — Больная, уставшая, с кучей проблем. Обезумевшая старуха, осмелившаяся бросить вызов молодому безжалостному хищнику. Глупость, да и только.

— Я не считаю вас обезумевшей старухой, — спокойно сказал Норберг. — Что за бред? Я отношусь к вам со всем возможным уважением.

— С уважением… — Гортензия выплюнула это слово с явным отвращением. Затем хрипло рассмеялась, как будто посчитала высказывание Норберга в высшей степени забавным.

Айрон, недовольный поведением жены, шумно засопел. Но не стал вмешиваться в разговор. Он по-прежнему словно дремал, сложив на животе руки.

Впрочем, приступ неуместного веселья прекратился так же резко, как и начался.

— Думаешь, что все предусмотрел? — прошипела тигрица, перегнувшись через стол. — Думаешь, что загнал меня в угол? Щенок! Пусть я стара. Пусть я глупа. Пусть я слепа, если не рассмотрела предателя в собственной стае. Нет, я не буду спрашивать, кто предупредил тебя о месте проведения встречи. Благо выбор невелик. Это или мой ненаглядный муженек, который ошалел от счастья, узнав о том, что у него есть дочь, или его любовница, которой я, на свою беду, позволила вернуться в стаю. Испугалась, поди, за шкурку своей ненаглядной кошечки.

Это она обо мне, что ли? В следующий миг меня обжег взгляд Гортензии. В нем пылала такая ненависть, что все вопросы отпали сами собой.

— Вот она — цена моей доброты! — продолжала яриться тигрица. — Надо было объявить охоту на эту Шаянару сразу, как только я узнала, что она кувыркается с моим мужем. Ее следовало затравить собаками и бросить подыхать. Но нет, стало жалко. Я знала, что она носит под сердцем ребенка. Я ведь и сама была в тот момент беременна и потому, наверное, стала слишком сентиментальной. Ребенок ни в чем не виноват, думала я. Пусть живут. Пусть вкусят всю прелесть бытия без стаи. И на глаза не смеют показываться. А потом родился Эдиан…