До вечера, когда он пойдет к Ариане, не стоит уже возвращаться в отель, решил он. Зашел в кафе и взял пива. Снова поймал себя на мысли, что не прочь встретить Рудника, и сам этому удивился. Рудник – да, ему он, пожалуй, мог бы рассказать о случившемся вчера ночью. Наверняка Рудник сразу все понял бы. В то же время совсем не хотелось услышать от него какие-то оправдания своего поступка. Итак, никому не расскажет.

За углом взял такси. Наплел водителю, что впервые приехал из Германии, совсем недавно, и хочет посмотреть, где тут да что разрушено. Таксист повез через кварталы Мазра, Башора, Зукак Эль Билат, Баб Эдрис, добрались до площади Мучеников. Здесь он попросил ехать дальше, в восточную часть Бейрута, в Ас Саифи, район, где живут христиане, и затем в Ашрафие. Пообещал десятку сверху, но таксист наотрез отказался, вдруг замолчал и остановил машину, не выключая мотор. Ждал, не выпуская руль из рук, неотрывно глядя вперед на дорогу. В конце концов пришлось сказать, ладно, я вас понимаю, и попросить вернуться назад, а по дороге проехать через квартал больших отелей. Водитель мигом ожил, он нажал на газ и "опять вскоре разговорился.

Вот и «Холидей Инн», бетонные стены словно обсыпало прыщами. Лашен попросил свернуть отсюда на Рю Фенис, но не к набережной, а взять левее. Когда они поднимались на холм, женщины, дети, старики отбегали с мостовой и жались к грудам развалин. Никого из людей Лашен не смог узнать. Проехали мимо того дома, верх его сгорел. Вход в подвал закрыт. Маленькая, ничем не примечательная дверь.

Нет, на такую силу любви к Ариане он уже не рассчитывал, ведь ясно отдавал себе отчет в том, что происходит износ: со смертью каждого чувства, каждого незначащего приключения отмирает способность пережить что-то вновь. И представить себе, что может быть по-другому, было просто невозможно. Выходит, теперь ты возместишь все свои потери, да еще с процентами? Вот потому, наверное, ты и держишься за эту любовь так упрямо, ведь вообще-то давно привык расставаться, бросать, выпустив из рук, никогда ни к кому не возвращаться. И заметил уже, что хочешь стереть все следы, которые ведут обратно – к Грете, к детям, к вашему дому и той местности, – так же как отбрасываешь, раздраженно отвергаешь любые вещи, если может осязаемо-реально выявиться их неразрывная связь друг с другом. И с последними остатками чувства к Грете собираешься разделаться, чем быстрее, тем лучше, пусть канут в прошлое, забудутся, как тягостная передряга. Правда, дети, да, дети омрачают своими маленькими, такими древними тенями твое чистое настоящее. На детях и сосредоточатся все воспоминания. В будущем они пусть ищут тебя, и ты не станешь от них прятаться. Он отмахнулся от этих мыслей, – все равно не разберешься, сколько ни ломай голову. Садовые ворота открыты, за ними припаркован старый «бьюик» – неприятность, такая же неизбежная, как шум стрельбы, который уже опять доносился со стороны Старого города.

Открыв дверь, Ариана положила руки ему на плечи и поцеловала в обе щеки. Он сразу заметил, что она раскраснелась – шрам ярко белел и, казалось, стал глубже. По телевизору шла реклама. А в кресле перед телевизором сидел Другой друг, сидел развалясь, широко раскинув ножищи; лишь на секунду выглянул из-за высокой спинки. Защитного цвета рубашка и темно-зеленые брюки, сегодня он их не заправил в сапоги, зато закатал почти до колен. Ариана познакомила их, Другой друг встал, на боку – пистолет в кобуре. На атаку приветливых слов ответил молчанием, но все же посмотрел с интересом, в упор. Ариана, похоже, была смущена, того, другого, представила, просто назвав по имени, а Лашена – обстоятельно: Георг Лашен, журналист из Западной Германии. Они пожали друг другу руки, Лашену стоило немалых усилий не скривиться, удержать на лице благодушную радостную улыбку. Да, вот я какой, – чепуха, на самом деле, конечно, совсем не такой, он переигрывал и от этого самому было противно, невыносимо тягостно, ничего ведь не получалось. Невольно бросил умоляющий взгляд на Ариану, и она, вместо непроницаемого Другого друга, ответила приветливой улыбкой. В довершение всего Лашен сказал: «Nice to met you»,[23]на что Ахмед небрежно бросил «о'кей», затем снова уселся в кресло. Он, конечно, далеко не желторотый юнец, каким показался Лашену той ночью. Никаких сомнений – еще недавно, может час назад, они лежали в постели. Но ведь в кухне жарко, духовка зажжена, плита… Возилась там, вот и раскраснелась. Он прошел на кухню. Поймал руку Арианы, сказал, надо срочно поговорить, это очень важно.

– Сегодня? – удивилась она.

– Если можно, сегодня.

– Ну, я не знаю… – Кажется, мысли ее опять были где-то далеко. – Неужели это так важно?

– Тебе ли этого не понять! – прозвучало слишком драматично.

– Сегодня может не получиться. Давай созвонимся завтра и все обсудим.

– Что ж, ладно.

– Или… погоди! Ахмеду ведь придется уйти довольно рано. Вот и поговорим. Правда, придут еще двое, супруги Тальхар. Она немка, работает в нашем посольстве.

– А этот твой друг… У тебя что, все друзья такие вот угрюмые сычи?

– Что значит «все»?

– Извини.

– А сам ты не угрюмый сыч? На свой лад, разумеется.

– Ты спишь с ним.

– Без тебя знаю.

– Почему ты не сказала об этом раньше?

– Раньше он был просто моим приятелем, хорошим знакомым.

– А теперь вдруг стал отцом для твоего ребенка, так, что ли? Или он тебе нужен в качестве, так сказать, защитника твоей чести? Ариана, я не понимаю тебя!

– Чего ты хочешь?

– Тебя хочу, понимаешь, тебя! – Он разволновался. Вытащил из кармана письмо. – Вот, написал жене. Тут все сказано. Что хочу жить с тобой. Вообще все о нас.

– Ах вот что ты, оказывается, выдумал…

– На этих днях будет оказия, чтобы отправить письмо в Германию?

– Нет, никто не едет.

– Все равно. Не имеет значения.

– Успокойся, пожалуйста, а то у меня соус пригорит.

Как же все это для нее важно – кастрюли, деревянная ложка, которой она помешивает соус. А ведь должна бы бросить все это к черту и передник снять, отшвырнуть подальше.

Спросил, как дела у девочки, в ту же минуту с раздражением услышав визгливое музыкальное сопровождение телерекламы. Ариана сказала, девочка уже умеет смеяться. От ее доверительного тона словно обдало теплом. Имя у нее теперь тоже есть – Амне. Ариана спросила, нравится ли имя, и тут же перескочила на другое – язвочки на коже малышки заживают удивительно быстро.

– Знаешь, я так рада, так рада! – Она улыбнулась совершенно свободно.

Он же смотрел на нее огорченно. Из этих рапортов о достигнутых успехах предельно ясно следовало, что он тут лишний. Представилось, как она со своим Ахмедом придумывали имя ребенку, шептались под одеялом.