Очнулся Мишка оттого, что его кто-то грубо тормошил. Открыл глаза и увидел Кита.

— Ну, самое, сколько ты будешь спать?

Мишка протирал узкие глазенки, щурился.

— Собираешься ты через море или уже п-передумал? После вчерашнего? — спрашивал настойчиво Кит.

— Не-а, а что? — наконец пробормотал Мишка.

— Ничего, — отозвался Кит. — Надо спешить. Батя умотал в Иркутск по делам на самолете.

— Самолет уже был?

— Был и сплыл, — ответил Кит.

Мишка почесал затылок, нахмурился. Хотел спросить про девчонок, но как-то язык не поворачивался.

— С батей улетела и мать, — продолжал Кит, — ей надо городскому врачу показаться. Ну а я, самое, один на хозяйстве. Давай по-берому вставай, пожрем у меня. И я тебя, так и быть, отвезу на метеостанцию. Оттуда тебе прямая дорога на Крестовый мыс. Если, конечно, ты не сомлел. Не сомлел, орочон?

Мишка покачал головой. Перламутровая недовольно квохтала, глядя на ребят. Мишка одевался.

Кит ходил вдоль стен и мрачно рассматривал фотографии, что-то бубнил под нос. Мишке снова пришлось надевать коньки. Кит ухмыльнулся.

— Снова копыта? А где обутка?

— Под лодкой.

— Сразу заедем, — сказал Кит.

Мишка окинул взглядом кухню Адама Георгиевича, задержался на портрете девушки, смотревшей как будто из-под воды. Из комнаты показалась Перламутровая.

— Ко-ко-ко, — проговорила она задумчиво.

И Мишке вдруг жалко стало отсюда уходить, этот дом, его хозяин в ночном колпаке, фотографии, курица, неясная история — все словно магнитом притягивало, цеплялось, не отпускало. Даже и прикрытый газетой завтрак на столе. Старик позаботился о том, чтобы Мишка не остался голодным. Но Мишка даже не притронулся к завтраку. Он потянулся было к газете, но тут затарахтел мотоцикл, раздался сигнал, и Мишка махнул на прощанье курице и дому и вышел, заковылял на коньках, таща чемодан.

Чемодан сунул в люльку, сам сел сзади Кита, кое-как пристроив ноги в коньках, и мотоцикл, взревев, покатил по бесснежным улицам Хужира. Подкатили к рыбозаводу, пыхтевшему трубой, благоухавшему омулями и сигами. Мишка доковылял до лодки, наклонился и нащупал свои ботинки, а обуви девочек уже не было… Он сразу переобулся, с облегчением ступил на землю, ощутив ее прочность, огромность.

— Ну, замотали тебя коньки? А прикинь, как бабы на шпильках ходят? И всю жизнь, если в городе. Адская тоска, — проговорил громко Кит сквозь рокот мотора.

Мишка занял свое место, мотоцикл развернулся лихо под взглядами куривших у причала мужиков и помчался по улице. Лаяли собаки. Зимнее солнце тускло освещало крыши и окна Хужира, дымы.

Они зашли в дом Кита.

— Садись и рубай, самое, — велел Кит, указывая на стол.

— Сам давай тоже, ага, — сказал Мишка.

Кит отмахнулся и ответил, что уже «заправился под самое не могу, не хочу и не буду». Он смело закурил в доме.

— Полинка санки там оставляла мне, — проговорил Мишка, усаживаясь за стол.

— Они уже здесь. Чё тебе еще надо? Веревка. Есть. Ножик есть? Может, дровишек сколько-нибудь захватишь? Старый чайник я тебе найду. Перекусишь в дороге-то, самое? — деловито спрашивал Кит. — Ну, наворачивай. Чего, ухаживать за тобой, да? Вон в кастрюле щи. Там пельмени. Черемша в банке. Хлеб. Варенье. Давай, кто знает, когда еще похаваешь по-человечески.

Киту явно нравилась его роль как бы руководителя предстоящей экспедиции, хотя сам он в ней участвовать и не собирался. Наверное, забыл, ага. Мишка наворачивал щи, уплетал пельмени, пил чай с молоком и вареньем, хмелея от этой еды и вообще от всей затеи. Это действительно было сэвдеелэй-дэ гуделэй — весело же и красиво.

— Запасные носки у тебя есть, орочон? — кричал Кит из комнаты.

— Нету, — отвечал Мишка.

Кит принес шерстяные носки и бросил их на чемодан.

— Заштопанные, но еще до армии носить будешь, — сказал он. — Так. Что еще? Веревка. — Принес и бросил на чемодан веревку. Потом спички. Чайник был черен от копоти, он обмотал его мешковиной. Достал откуда-то палку с железным крюком. В целлофановый пакет положил буханку хлеба, добрый кусок сала, кускового сахара и маленькую пачку грузинского чая. — Этого тебе хватит. А то лопнешь. Да, подожди, на всякий случай надо для заграды от ветра или там снега. — И он притащил свернутый закоптелый куль то ли бумаги, то ли целлофана. — Это от холодильной установки. Бумажная обертка с целлофаном. Классная штука. Сделаешь чум себе, пересидишь, если чего.

Мишка смотрел на растущий ворох на чемодане, качал головой.

— Это… Сережа, как потащу такие нарты? Тут уже пару собачек не помешало бы.

— Да, собачек хорошо, в случае аврала можно и съесть.

Мишка сыто щурился. Ему как-то уже и не хотелось выступать в путь… Хорошо было на Ольхоне. Он достал было сигареты, но Кит его остановил.

— Э, по дороге покуришь. Давай, двигаем. А то мне до утра надо успеть. Завтра в школу.

Мишка сунул в чемодан носки, пакет с едой, холодильная бумага уже не помещалась, тем более чайник, это он пристроил сверху, обвязав все веревкой. Пришлось Киту искать еще одну веревку, для санок. Дрова решили взять на метеостанции. И только собрались уже выходить, на крыльце кто-то затопал. Кит слегка побледнел…

Раздался стук в дверь. Ребята переглянулись.

— Да! — осевшим голосом отозвался Кит.

Дверь открылась, и в клубах мороза вошел рыжий мужик в кроличьей шапке, суконной куртке, ичигах.

— Здорова, мальцы! — хрипло сказал он.

— Здравствуйте, Семен Андреевич, — сдержанно откликнулся Кит.

— Куда это собрались? На промысел?.. Хах-ха. А где Мироныч? Дома?

— Нет, — ответил Кит. — Улетел.

— Ах ты! — раздосадовано воскликнул мужик. — Куда?

— В город.

— И к чему?

— Андрея-первозванного повез.

Мужик удивленно вскинулся.

— Во?.. Ааа. Снова в психушку?

— В интернат, — сказал Кит. — Приказали доставить.

Мужик погладил подбородок.

— Понятное дело… Вон немцы понаехали. Летом туристы снова будут… Но он же, Андрюха, опять побежит на остров. Вишь, прикипел.

Кит пожал плечами.

— Ну я-ясно, — говорил мужик, — а я думал вопрос тут решить… с пропавшей-то телкой. Подозрение есть. Рыбаки с Онгурена ее съели.

— Да?

— Да. Имеются некоторые факты, — сказал мужик и, с сожалением вздохнув, повернулся. — Ладненько, попозжее зайду.

Мужик ушел, и ребята потащили санки с чемоданом к мотоциклу, погрузили их в люльку.