Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наедине с Цирцеей Никиас по обыкновению молчал. Тем неожиданней оказался спор между ними, который Деми, отлучившись за травами, застала уже разгоревшимся. Не нужно было прислушиваться, чтобы понять недоверие Никиаса к колдовству Цирцеи. Или же, что верней, к любому колдовству.
— Я не буду переубеждать тебя, — насмешливо говорила Цирцея, — но колдовская наука создана людьми, что были одержимы мечтой приблизиться к богам по силе. Что лучше любых слов говорит о ее могуществе.
— Ни о чем это не говорит. Лишь о вечном неудовлетворении людей своей сутью. К тому же есть вещи, недоступные самим богам.
Цирцея бросила толочь травы в ступке, которые собиралась соединить с каплей крови нереид[2]. Внимательно вгляделась в лицо Никиаса.
— Колдовство не помогло тебе в прошлом, верно? Но то лишь потому, что ты не был знаком со мной.
Деми замерла, напряжение сковало тело. Даже Ариадна, сидящая в уголке, оторвалась от книги — что всегда делала с большой неохотой. Если Деми на Ээе зачаровывала близость магии, что творилась человеческими руками, и создание зелий из трав и порошков, то Ариадну было не оторвать от библиотеки Цирцеи, которую та собрала из книг с разных уголков Алой Эллады. По большей части, они были посвящены колдовству, но, кроме того, еще и истории мира. Среди них попадались книги настолько древние и редкие, что Ариадна за все свои жизни никогда их не встречала. Там, среди хрупких страниц, плетельщица зачарованных нитей с удовольствием и терялась. Однако теперь она смотрела на Никиаса во все глаза. Выжидающе, как и Деми.
Тайна, что запеленали в черные ткани, готова была просочиться наружу, через брешь, которую нащупала в Никиасе Цирцея. Но он снова закрылся наглухо, залатал — для видимости — все свои изъяны. Прочитав это в потяжелевшем взгляде, Цирцея мягко сказала:
— Я могу помочь. Дай мне хотя бы попытаться.
— Нет.
Слово тяжелое, будто Сизифов камень. Неумолимое, словно кандалы.
Деми внезапно разозлилась. Люди многое отдали бы, чтобы избавиться от боли и страданий. И многим (особенно людям мира Изначального, о котором в ее памяти остались лишь разрозненные клочки), приходилось справляться самим. Потому что нет в их мире волшебных зелий, нет таких близких, за небесной завесой, богов и отмеченных божественной силой колдуний.
И теперь, когда перед Никиасом стояла, быть может, самая могущественная из них, ключ к избавлению от той напасти, что делала злыми его речи и глаза, в нем вдруг проснулось упрямство. Гордость. Или демон знает что еще.
Злость на него заставила Деми произнести:
— Может, тебе стоит прислушаться к Цирцее?
— А тебе-то что? — холодно осведомился он.
Ответ на этот вопрос был соткан из десятков лоскутков. Ей безумно интересно, что прячется у Никиаса под маской, что заставляет его так тщательно скрывать и лицо, и тело. Но отчего-то ей интересно и то, что у него внутри — в душе, непостижимой, словно космос.
— Может, я волнуюсь за тебя? — выпалила Деми.
Правда это? Неправда? Она толком не знала. Ее эмоции были перемешаны, сплетены в тугой клубок, подобный тому, что умела призывать Ариадна.
— Я для тебя — чужак.
— Неправда. Ты приходишь ко мне почти каждый рассвет, чтобы напомнить, кто я. Вернее… — Деми запнулась, нахмурилась. — Раньше приходил.
Потом «просвещать» ее по утрам начала Ариадна, и, судя по записям в дневнике, делала это куда мягче, деликатнее, чем Никиас. Но почему он перестал приходить? Могла ли Деми надеяться, что он больше не желал жалить ее словами?
Ведь и сейчас он торопливо отвел глаза.
— Ты постоянно рядом. Сначала ты защищал меня против своей воли, потом вызвался защищать мою жизнь сам … и при этом я ничего ровным счетом о тебе не знаю. Так помоги мне. Позволь мне тебя узнать.
Деми была уверена: Никиас откажется, снова закроется за щитом из молчания или едких слов. Но он лишь сложил руки на груди, прожигая ее взглядом.
— И что же ты хочешь узнать?
Многое. Очень многое. Но первой вырвался отчего-то самый незначительный из вопросов, что ее занимал.
— Почему ты называешься Никиасом? Почему не носишь имя своей души, как Ариадна, Фоант или Кассандра?
— Имя моей души ни о чем тебе не скажет. Ты не найдешь меня в своих мифах… в древней истории. Как обычные смертные, я ношу имя, данное мне новой матерью.
— Но ведь ты — не обычный смертный, — вырвалось у Деми.
Губы Ариадны сложились в идеально круглую «о», Цирцея, хмыкнув, отвернулась. Даже не читая дневник, нетрудно догадаться, что все окружающие усиленно делали вид, что никаких странностей в Никиасе не замечают. Разумеется, исключительно при нем. Однако Деми решила идти до конца. Выпытывать у других, что с ним случилось, казалось неправильным — все равно, что уподобляться сплетницам, шепчущимся у других за спиной. И все же ореол окружающей Никиаса тайны ее тревожил.
— Никто из обычных смертных беспрерывно не носит перчатки и маску, полностью закрывающие руки и лицо.
— Еще что-то? — ледяным тоном спросил Никиас.
— Почему ты носишь маски чудовищ? Почему выбираешь именно их?
Мантикора, Василиск, Лернейская гидра, Минотавр — если верить дневниковым записям. Маски, принадлежащие древним монстрам — и еще живым, и уже упокоенным. Деми и сама не знала, для чего отмечала каждую из них.
— Потому что я сам чудовище.
Деми сглотнула. Сбывались самые худшие ее опасения.
— Тогда я должна знать… Ты опасен?
Никиас подлетел к ней и, наклонившись к самому ее лицу, зарычал:
— Я защищаю твою жизнь.
Деми могла гордиться тем, что даже не отшатнулась. После всего, с чем ей довелось столкнуться, вспышка чужой ярости уже не могла ее испугать.
— А я говорю и не о себе, — спокойно отозвалась она.
В прорези маски промелькнуло что-то… до безумия похожее на боль. Даже не так, ведь боль имеет разные оттенки и грани. Мука — вот что было в его глазах. Желая докопаться до неудобной правды, Деми все же перешла черту.
Никиас не сказал ни слова. Просто швырнул находящийся рядом табурет в стену, заставив Ариадну вжать голову
